Константин Федин - Костер

Там, где теперь вперегонки рвались кверху зелеными конусами молодые деревца, тогда кудрявились кусты по колено человеку, а на просторе нынешних пней стеною высился бор, отступивший сейчас вдаль от оголенного склона.

Вот на самом краю былых кустов, на выходе из бора, Илья Антоныч когда-то и показал сыну одним примерным выстрелом сноровку настоящего охотника, и выстрел этот словно заново прогремел над ухом Матвея, едва открылось ему знакомое место…

Тот день был неудачным. Уже темнело, а Матвейка (отец звал его так в детстве) все таскал за спиной сетчатую сумку с дюжиной подобранных от скуки боровиков, не думая больше ни о какой добыче. Выводки давно разбились. Молодая и старая птица одинаково была напугана бродившими весь август охотниками и так крепко держалась в гуще подлеска, что не сразу взлетала даже из-под носа собаки. Илье Антонычу наскучило носить ружье наперевес, ложей под мышкой, и он перекинул его за плечо. Когда Матвейка с отцом вышли на открытое, довольно светлое пространство лесной вырубки, сумрак позади слил весь бор в сплошную массу, и только стволы крайних деревьев чуть теплились косым закатным светом.

Вдруг из-под самых ног Матвейки, за спиной его, со страшным шумом бьющих крыл, вырвалась поднявшаяся птица и, раздувая кусты тяжестью полета, мелькнув черной тенью, исчезла в лесу. Но в миг, когда, испугавшись, Матвейка обернулся на шум; когда он схватил глазом шевеленье кустов и быструю тень, метнувшуюся в сумрак бора; когда он увидел, как у отца, будто само собой скользнуло с плеча ружье и вскинулось ложей к щеке, — в этот миг, вместивший в себя множество нежданных движений, — в этот миг ахнул выстрел.

Тяжкий гул начал охватывать окрестность, уплывая к небу над вырубкой и ступенчато перекатываясь лесом.

Матвейка и отец замерли оба в том неудобном повороте всего тела, в каком их застал выстрел, и с вытянутыми шеями вслушивались — раздается ли сквозь гул биение крыльев улетающей птицы или его нет.

— Готов? — тихо спросил Матвейка. Отец продолжал слушать.

— Косач? — немного потерпев, еще спросил Матвейка.

— Иди, подбирай, — ответил Илья Антоныч, и медленно наклонил к земле ствол ружья, и повернулся лицом к сыну.

Тогда, прежде чем кинуться в лес, Матвейка взглянул в отцовские маленькие светлые глаза и увидел в них два совсем белых огонька, крошечных, как точки, которые будто дрожали. Всей костоватой, некрупной статью своей отец казался в эту секунду чем-то непохожим на самого себя.

Найти добычу было хитро, — Матвейка кружил и кружил между елей, а темнота все больше густела, и он не раз подумал, что отец промазал, и его подмывало высказать свое сомнение, пока Илья Антоныч не подозвал его:

— Глянь сюда!

Почти у самой опушки между двух березок, гладких, как свечи, лежал тетерев, примяв траву простертыми крыльями. Голова его подвернулась под зоб, и по черному перу, точно от влаги, струился сажистый блеск. Матвейка схватил и поднял птицу за горячую, клейкую от крови шею. Только что ничего не рассмотреть было в темноте, а тут словно рассвело, и Матвейка побожился бы, что различит на тетереве каждое перышко отдельно. Он долго — непослушными пальцами — втискивал его в раздвинутую отцом сетку.

Они двинулись вырубкой к дороге. Добыча, грузно повисшая за спиной, подталкивала Матвейку на ходу в бедро и была ему легка и удивительно приятна.

— Папаня, как же ты целил? Ведь темно! — спросил он, не чувствуя больше усталости, без труда поспевая за отцом.

Илья Антоныч был уже опять совсем таким, каким привык его видеть сын, — бойко, нешироко шагал по лесной дороге, муслил на ощупь скрученную из газеты цигарку, слегка прикашливал. Чиркнув спичку, по грудь осветив себя золотым, как заря, огнем, он сказал:

— Зоркий не увидит, чуткий услышит.

Остановился, раскурил, дал догореть спичке, притоптал ее искорку в колее, пошел дальше.

— Тут прицел не поможет. Тут надо, чтобы не усомниться, — сказал он и немного погодил. — Говорят про кузнеца — глухой. Он глух-глух, а на точность без промашки. Что стукнул, то гривна… Станешь работать, поймешь.

И так же по-отцовски, немного погодя, Матвейка сказал с большой похвалой:

— Здорово ты его саданул!..

Было это почти двадцать лет назад, но Матвей припомнил разговор от слова к слову.

С тех пор, еще не окончив сельскую школу, он начал помогать отцу в кузнице, проработал с ним до призыва в Красную Армию, сам стал отменным кузнецом, недурным охотником, давно научился стрелять со вскидки, хоть и не превзошел в этом уменье Илью Антоныча.

В армию он ушел в тот год, когда в деревне проводилась коллективизация, и после этого в Коржиках не был двенадцать лет. Он служил водителем в моторизованном полку, а отбыв срок, попал в Москву, женился, стал работать на грузовике, ездил несколько лет на такси, принялся было учиться на механика, но подвернулось хорошее место у того хозяина, который теперь, уехав с женою отдыхать на юг, дал Матвею отпуск до середины июня…

И вот он мерил родные холмы и леса, рассчитав, что до Коржиков солдатским шагом оставалось часа полтора. Он жадно узнавал памятные извивы дороги, былые клинья хуторских выделов, затерянные в перелесках, с улыбкой слушал гремучие вскрики соек, которых с малолетства звал карезами, или переливчатое бульканье иволги, и эти голоса словно выше и выше поднимали над ним небесный свод.

Он шел довольный, со своим московским чемоданчиком, в своей московской кепке одного — коричневого — цвета с костюмом. Он весь казался себе выразительным, как этот костюм, чем-то даже с лица похожим на прямоугольные плечи и стрелками торчащие лацканы пиджака, и ему ясно виделось, как он войдет в избу, поставит у косяка чемоданчик, положит на него кепку, вынет из кармана гребешок, причешется, поклонится, скажет — здравствуйте, папаня! — и обнимется с отцом, а мачеха и братишка Антоша будут только, окамененно смотреть, как у него это все щегольски получается.

И чем ближе он подходил к Коржикам, тем ярче предчувствовал свое появление перед семьей, тем больше думал об отце.

У кузнеца Антона Веригина, дедушки Матвея, было два сына — близнецы Илья и Степан. Илью отец оставил работать у себя в кузнице: он выдался хоть и слабее, но сноровистее брата, которого отправили искать городских заработков. В деревне толком не знали, сколько городов перевидал Степан, много ли переменил хозяев и велики ли его заработки — от него долго не было ни вести, ни повести, но со временем стало известно, что ушел он не очень далеко и поднялся не бог весть, на какую гору: осёл он в Тульской губернии, неподалеку от Черни, на станции Выползово, путевым обходчиком.

Илья появился на свет вторым из двойни, записан был в метрике младшим и как младший должен был служить. Его призвали в цареву армию в начале русско-японской войны, он попал в Маньчжурию. По тылам Мукденского фронта полк его перебрасывался с участка на участок, с одного берега Хуньхэ на другой, пока не начался стремительный отход на Телин, и тут война предстала Илье такой, какой предстает она солдату в расстроенной беспорядком отступления войсковой массе, среди стычек, кажущихся бесцельными, в погоне за ускользающими обозами снабжения, вперемежку с полевыми госпиталями, без привалов и с пустым животом. Ему удалось выбраться из Маньчжурии невредимым.