Константин Федин - Костер

Бокатов засмеялся.

— Это ты подколол!

— А как же? Приезжают на готовенькое! И жильцов им высели, и ремонт произведи, и чтобы с деревцами.

— Да что ты с ним нянчишься? Поживет в гостинице.

— Говорил!.. Он мне — я в гостинице, говорит, не намерен каждое утро терять полтора часа в хвосте к умывальникам. И умывальники, говорит, у тебя такие, что тошно руки сполоснуть. И все, знаешь ли, — «у тебя», да «у вас», да «твое», словно сам не бог весть из какой Филадельфии заявился.

— Да, — заметил Бокатов, — рассказывают про него — крутоват.

— Кто рассказывает? — насторожился Придорогин.

— У меня в мастерской чертежник один, работал прежде в Сормове, сталкивался с ним.

— Сталкивался? Конфликт какой был?

— Нет, не то чтобы… А приходилось наблюдать по работе. Неутомимый будто этот самый Кирилл Николаевич, ну и шибко требовательный, крутоват.

Придорогин, чуть повременив, рассудил:

— Если так подумать, то ведь оно и нельзя по-другому. Время такое. Да и народ такой, правду сказать. Страна особенная. Строгость требуется. Распустишь — революцию упустишь. Нельзя.

— Конечно. Но ведь одной строгости мало. Рассказывают, он порядочный будто дипломат.

— А как же? Без гибкости далеко не уедешь. Крутоват — хорошо, дипломат — хорошее. Народ требует к себе подхода.

— Политик!

— Кто? — почему-то даже испуганно спросил Придорогин.

— Да Извеков-то.

— Что ж ты хочешь? Тридцать почти лет в партии — да чтобы не политик.

Бокатов подался немного вперед, мигнул Придорогину, сказал тише:

— А на тот счет, как полагаешь?

Придорогин поднял плечи, сделал руками такое движение, словно на его кисти надели моток шерсти и он помогает перематывать ее на клубок.

— В оппозиции он словно бы не был, — сказал он на низкой ноте. — У него, братец мой, позиция, а не оппозиция.

— Своя позиция и есть оппозиция.

— Не скажи. Дисциплину он понимает. Ни одного ему выговора, говорят, не записали до этого случая.

— Говорят и другое. Ни одного будто предложения не примет, если нет особого постановления. Всякое, мол, предложение принимать — и своего ума не надо.

— А разве не верно? — довольно громко возразил Придорогин. — Не успеет человек себя на каком деле показать, как на него пошли сыпаться предложения — давай это, и то, и другое, и там тебя ждут, и тут ты нужен. Приучают народ к работе спустя рукава, плодят формалистов. Извеков не формалист, он — работник.

— Разделяешь, значит, его установки? — не без колкости вставил Бокатов.

— На кой он мне сдался!

Разговор приостановился, как будто собеседникам надо было дать себе отчет — одобряют они Извекова или порицают и до какой черты допустимо то или другое.

— Работник! — скептически начал Бокатов. — Все мы работники, а приходится иной раз поработать не то, что хочется… У Извекова всегда шло по шерсти. Чего захотел, то и получалось. И постановления насчет его работы поспевали как раз такие, которые ему нравились. Рука у него наверху, в аппарате… Оно и получалось.

— Ты кого думаешь? — требовательно, но опять потише спросил Придорогин.

— Рагозина. Слыхал?..

— Думаешь, один ты слыхал?.. Рагозин в военном отделе, а Извеков по тяжпрому.

— А военный отдел голоса, что ль, не имеет в тяжелой промышленности?

— Ну, коли хочешь знать, Рагозин нынче Извекова против шерсти и погладил!

Бокатов вроде как удивился, но промолчал из соображения ответственности предмета, который всплыл по его же вине, и решил несколько отступить:

— Странно все-таки. Не чужак ведь какой. Надо было — воевал, торговал, речной флот восстанавливал. Буксиры-то, говорят, к Нижегородской ярмарке кто под пары ставил? Извеков. Пришло время заводы строить — он в первом ряду. На автомобильном конвейер при ком налаживали? Не хуже спецов-инженеров справлялся. Учился, совершенствовался. Не клевал носом, не спал.

— А кончил — с чего начал: коммунхозом! — усмехнулся Придорогин и вдруг крепко ударил друга по коленке. — Непонятная одна в нем черта: всегда он словно бы на втором плане стоял, до настоящего руководства не подымался, в замах ходил? При его-то партстаже, а?

— Знаешь, ведь есть люди, без которых настоящего дела не сделаешь, которые ценности создают и этим свою гордость питают. У которых что голова, что руки — золото.

— А руководители — безрукие, что ли? — укоризненно заметил Придорогин.

— Одни руки водить предпочитают, другие делать работу. Сам говоришь, что Извеков — работник. Завод-то ехал на нем, так?

— Это все разговоры. Неизвестно, какими он их фактами подтвердил. Зачем-то ему надо, говорю, в полутени держаться, не на солнышке, не на припеке самом, а?

Придорогин отвалился в угол дивана, закрыл глаза. Он обладал способностью мгновенно задремывать, и даже прихрапывал легонько при этом, вздувая обширный, живот, но, так же быстро и неожиданно пробуждаясь, он мог, как ни в чем не бывало продолжить прерванный спор или начать любой новый. Бокатов знал это за ним и, хотя на сей раз Михаил Антипович уснул надолго, спокойно дождался момента, когда тот поднял веки и глазами лунного света оглядел купе.

— Вот так-то, братец мой, — сказал Придорогин, устраивая свое тело удобней. — А в чем, собственно, самая что ни на есть закавыка этого случая, мы с тобой так и не знаем! Про Извекова-то…

— Ошибка, говорят.

— То-то что говорят. Кто говорит-то?

— Ошибка с каждым может случиться.

— Это мы понимаем. Только мало нынче что-то слышно, чтобы ошибки случались ни с того ни с этого. Вот так иной копошится в тени, на свет не выпячивается, а глядишь — он воду мутил, да вдруг на каком-нибудь этаком процессе в полном освещении и предстал!

— Такое не с одними замами бывает, — сказал Бокатов.

— Тоже верно. Иной всю жизнь мораль преподавал, к верности заветам призывал и прочее такое, а глядь — ведут, голубчика, без пояса, и два красноармейца по бокам, при винтовочках. Вот тебе и мораль…

— Время такое. Ни за кого без проверки не поручишься.

— О том и говорю. Послали к нам для первоначала товарища Извекова городской канализацией заниматься, а погодя да присмотревшись к его портрету — цап сокола да на цепочку…

— Да, — согласился Бокатов, — уж больно самостоятельного ума человек.

— То-то и есть, — заключил Придорогин. — Знавали мы этаких гордецов!.. Вставай, Филипп Филиппыч. Пора.

Они поднялись, разложили по карманам папиросы, причесались.

Уже взявшись за ручку двери, Михаил Антипович остановился, обнял другой рукой Филиппа Филипповича, приклонил голову к его уху:

— Товарищ Новожилов встретил Извекова очень, передавали, сочувственно: но старой работе будто бы знаком. Неосторожно все-таки, думаю я. Пес его знает, что у Извекова за спиной. Поглядим. Представят бумаги в кадры — будет нагляднее.