Константин Федин - Костер

Его голова горела, он ничего не мог сказать, а только пожал плечами и со странной, мерцающей улыбкой глядел на мать.

— Ты обманулся, Кирилл. Но сам ведь ты никого не обманывал. Это главное, — сказала она.

Лицо ее уже прояснилось, и чуть-чуть выступившие слезы жарче осветили взгляд.

— Аночка еще не знает? — спросила она.

— Я скажу ей завтра.

— Конечно, в письме этого не опишешь, — рассудительно сказала мать. — А переезжать нам с тобой не привыкать.

— Не в переезде дело.

— А в чем? В работе? Пользу людям ты делал на всякой работе.

Он не ответил и встал. Она озабоченно потрогала посуду с ужином.

— Все остыло. Я подогрею.

— Есть я не хочу. Принеси мне, пожалуйста, чаю.

Он пошел к себе, но обернулся и почти с веселой усмешкой сказал:

— Я, мама, все-таки дам в твой заветный архив кое-какие планы жилых домов. Теперь ведь я — по коммунальной части.

Мать хорошо знала его силу, но знала также, что любая сила питается своими источниками, а неисчерпаемых источников нет. Их должно быть поэтому много. И она щедро расходовала себя на семью сына и на него самого. Она была лоном ключа чистого, непритязательного, как все в природе: ни разу в жизни Кирилл не заметил, чтоб она чем-нибудь тяготилась.

«Теперь ей было бы очень тяжело», — подумал он и тотчас оборвал себя, потому что это была оборотная сторона мысли о том, как хорошо, что мать умерла.

— Это все эгоизм, — рассуждал он, тверже и словно бы злее шагая. — Просто мне было бы сейчас невмоготу, если бы прибавилась тревога за мать. (Он снова перебил себя.) Ах, что за чушь! Мне было бы легче, если б она жила. Несравненно легче. Мать взяла бы на себя всю заботу о Наде. Воспитала же она ее одна! Хотя нет, она никогда с этим не соглашалась. Она была уверена, что Надя воспитывалась всей семьей. Всей семьей? Но Аночка дай бог, чтоб месяца три в году жила дома!

— Ничего не значит, — когда-то возразила мать Кириллу. — Если Аночка сумела к себе внушить Наде любовь и уважение, значит, она настоящая воспитательница. Такую семью, как наша, в былое время назвали бы благословенной. Ты недостаточно придаешь значения семье.

Кирилл не придавал значения семье! Да если бы у него нашлось иное слово, разве повторял бы он про себя в счастливую минуту полушутливо и отрадно — «благословенная семья»?

…Вдруг мелькнула в его памяти очень давняя картина. Они втроем — мать, Аночка и он. Квартирка в Сормове, распахнутые окна, прикрытые ставни и духота июня. Это было в последнюю Нижегородскую ярмарку. Кирилл только что встретил на пристани жену. Она привезла с собой необъятный букет пионов: кончился сезон, и театральные товарищи пышно проводили ее домой. Она перебирала на столе тяжелые — не уместить в пригоршне, — осыпающиеся шапки цветов, расставляла их по вазам. Пол пестрел розовыми, белыми, свекольно-красными лепестками, воздух стал душно-сладок. Она смеялась, спрашивала обо всем, что вертелось на уме, не дослушивала ответов, начинала рассказывать о себе, перебивала себя новыми вопросами:

— Ну, а что у тебя, Кирилл? Впрочем, ладно, можешь не говорить! Все знаю, все читала! (Она заговорила тоном радиорепортера.) Основные восстановительные работы по волжскому судоходству закончены. Заложены современного типа теплоходы. Вводятся новые производственные мощности… Нет, это невыносимо! Откуда, Кирилл, откуда этот язык? Представь, я говорю со сцены: «Какими вы, товарищ инженер, располагаете мощностями?»

Оторвавшись от цветов, она делала вращательные пассы, охватывая руками все больше пространства и считая: «Две мощности… пять мощностей — что это такое?» Потом неожиданно останавливалась:

— Теперь точка! Я говорю, говорю, а вы толком не сказали мне даже про Надю!

— Надя твоя тоже вводит новые мощности, — смеясь, начала докладывать Вера Никандровна. — Является недавно из детского сада, спрашивает: бабушка, скажи мне, пожалуйста, капиталистов выгоняют или они превращаются в людей?..

— Что за прелесть! — вскрикнула Аночка, с хохотом бросаясь к мужу и обнимая его. — Подумай, Кирилл, — девочка на шестом году! Что же будет дальше? И как вы ей ответили?

— Я сказала — давай спросим у папы: он имел с ними дело.

— А ты? А ты, Кирилл?

— Что ж оставалось? Я сказал — если капиталисты не превращаются в людей, то их обыкновенно выгоняют.

Они хохотали, и даже теперь, когда вместе с этим мгновенным воспоминанием зажглась у Кирилла мысль, что, может быть, он больше никогда не услышит смеха Аночки, — даже теперь, отсветом счастливой сормовской встречи, секунду держалась на лице его улыбка…

Аночка нисколько не была смешливой, она, пожалуй, вообще смеялась скупо, но почему-то сейчас Кириллу виделась только веселой.

…Не так давно Извекову пришлось заниматься городским парком: переделывалась планировка цветника, высаживались кусты, всю весну заливались песнями пилы вокруг возводимых павильонов и волновался в воздухе колючий запах свежей олифы. Наконец на скрещениях аллей расставлены были прибывшие из Москвы скульптуры.

Аночка приехала летом. Парк уже блистал чинным порядком. Кирилл показывал жене свое многотрудное достижение. Ранним утром они обошли сначала боковые аллеи в пушистых тенях на дорожках. Это входило в замысел Кирилла: ему казалось — в сравнении с убором почти нетронутой природы декоративные красоты в центре парка должны просто покорить воображение дорогой гостьи.

Но странно, — легкая, праздничная, сосредоточенная на своем удовольствии, что идет об руку с Кириллом, Аночка словно заскучала, как только они вышли на разлинованные площадки, где зелень парка отступала, стыдливо прячась за спиной торжествующей фанерной архитектуры. На солнце жгуче пылали анилиновые краски, не очень большого разнообразия, но такого бесстрашия колеров, что никто не заподозрил бы строителей в мучительных поисках цветной гармонии.

Искоса взглянув на жену, Кирилл спросил:

— Тебе не нравится?

— А тебе нравится?

— Что же ты отвечаешь вопросом на вопрос!

Она засмеялась и, потянув Кирилла за руку, заставила его повернуться.

— Тебе не кажется, что эту богиню с лодочным веслом мы где-то уже видали? — спросила она невинно, кивнув на гипсовое изваяние. Плечистая дева своими завидными пропорциями доказательно убеждала, что гребной спорт полезен для здоровья.

— Конечно, это не подлинник, — почти серьезно сказал Кирилл. — Но что ж из того? Венеру Милосскую повторяли куда чаще, даром, что она безрукая.

— Но, однако, это испорченная Венера, несмотря на руки и даже на лопату в руках.

— Не знаю, что в ней испорчено. Формы как формы, — усмехнулся Кирилл, — я не скульптор.

— Но это твой вкус? — не унималась Аночка.

— Скорее, вкус Павла.