Юзеф Крашевский - Уляна

У Тадеуша были родные, знакомые и приятели, от которых он совершенно оторвался, закупорившись в деревне. Он ни у кого и у него никто не бывал. Двор порос травой, сам помещик забыл прежний свет, в котором жил. Из щеголеватого, веселого юноши стал он печальным пустынником и для Уляны огрубел и заржавел.

Уже не раз будущность начинала казаться ему тяжкою и печальною, уже часто убегал он от Уляны и блуждал по берегу озера один, с своими мыслями. Иногда ночью мечтал он о прежней своей жизни, о приятелях, даже о неверной любовнице и вставал с бьющимся сердцем и вздыхал, но говорил самому себе:

— Чем же лучше и красивее женщины в том свете, который я для нее оставил? Больше только наряда, больше лжи. Которая же бы из них смогла бы так любить меня? Стоит ли плакать о них? Разве они не изменили мне, не бросили меня, не забыли? Разве они могут дать мне счастие лучше того, каким я пользуюсь?

Бедняк свое горе и мучение называл еще счастьем, лгал перед собою и уверял себя, что ничего не жалеет, что не плачет ни о чем.

Однако же, с каждым днем он чаще и чаще задумывался о прежней жизни и каждый раз глубоко вдавался в старые воспоминания; он чувствовал себя оподлившимся, униженным в собственных глазах и, что хуже всего, преступником, преступившим законы окружающего его общества. Это преступление было так чувствительно ему, так близко, следы его еще так мало изгладились, что уже ради одного этого он хотел вырваться из деревни, оторваться от Уляны; но, как у многих людей с пламенными чувствами, у него недоставало силы воли. Он рвался за черту, но переступить ее не мог.

В одно летнее утро он встал раньше обыкновенного, разгоряченный ночными мечтами, которые расшевелили его сердце былыми воспоминаниями; он побежал к Уляне, которая приветствовала его улыбкой, взглядом и вымаливала у него хоть одно ласковое слово, хоть одну улыбку, один взгляд. Он велел приготовить собак к охоте, на которой давно уже не был. Ему нужно было убежать из дому, быть одному и подумать при шуме лесов.

Он вышел. Крупной росой еще были покрыты трава, растения и кусты, листья их блестели, отражая лучи восходящего солнца, которое поднималось в беловатых облаках. Луга покрывал подымающийся пар, птицы пели, народ выезжал в поле, рожь колыхалась, наклонившимися колосьями, а цветущая гречиха наполняла благоуханием чистый легкий воздух, которым отрадно было дышать.

Тадеуш углублялся в лес, где предположено было спустить собак на зайцев. Давно уже он не охотился, и не с прежним жаром и увлечением вышел на охоту; с опущенной головой, с заложенными назад руками, сам не зная, куда он идет, он позволял людям вести себя и поставить на перемычку, которая была на большой дороге. Тадеуш выбрал большой пень, оставил ружье, сел и задумался. Собаки еще не отзывались, вершины дерев шумели, кругом была тишина, только где-то вдалеке был слышен стук топора — то мужик рубил сосну на постройку.

В эту минуту забренчали бубенчики, застучал экипаж, кто-то ехал по дороге. Тадеуш поднял голову, уставил глаза; неизвестно, почему у него, так давно уже привыкшего к уединению, откликнулось сердце на эти звуки. Он сидел почти у самой дороги. Скоро показалась легкая бричка, запряженная парою карих лошадей, в которой сидел молодой мужчина. Проезжающий уставил глаза на охотника, охотник на проезжающего. Минуя Тадеуша, тот обратился к нему лицом и крикнул: «Стой!»

Тадеуш, пристыженный, покрасневший, в замешательстве встал с пня, на котором сидел.

— Тадеуш!

— Это ты, Август?

— Как поживаешь, затворник? Как поживаешь? Ты так изменился, что я едва узнал тебя. Тадеуш вздохнул и ничего не ответил. Он молча пожал только руку Августа, а тот внимательно и с любопытством смотрел ему в глаза.

— Ты живешь здесь недалеко?

— Очень близко. Едем ко мне.

— А что же! Весьма охотно! Садись со мной, или погоди: зачем же отрывать тебя от охоты, пусть лошади отправляются, а мы посидим здесь и поболтаем на свободе.

— Павел, — крикнул он кучеру, — трогай к дому, тут недалеко! Как называется твоя деревня?

— Озерки.

— Трогай к Озеркам! Выпряги лошадей, задай им корму и скажи, чтобы готовили завтрак.

Тадеуш кивнул головой в благодарность. Лошади тронулись, они уселись и стали на свободе тихонько разговаривать.

Август был школьный товарищ Тадеуша, товарищ по университету и старый приятель. Кто же не знает эту молодую дружбу, эти неразрывные связи, которые не в состоянии расторгнуть никакая сила, потому что они удерживаются очаровательнейшими воспоминаниями юности. В позднейшие годы отношения завязываются и расторгаются, завязывается дружба и расторгается без сожаления; сердце всегда тянет к старым приятелям, к приятелям молодости, хотя бы они и не заслужили этого благороднейшего чувства.

Для Тадеуша Август был живым воспоминанием; он был один из благороднейших товарищей, один из лучших друзей. Благородного характера, полный откровенности и смелый, он невольно заставлял любить себя.

Созданный для друзей он услуживал им и думал о них больше, чем о себе. Никогда не требовал он ничьей помощи и всегда готов был помочь другому. Со времени своего пребывания в городе, окончившегося для Тадеуша таким приключением, он не виделся с Августом, который по возвращении из деревни жил от него миль за двадцать.

Добрый Август справлялся о Тадеуше, и стоустая молва, которая так быстро разносит каждый необыкновенный случай, донесла ему весть о любви затворника и всего, что из нее вышло. Хорошо, если бы он узнал только правду, но сколько лжи по дороге прибавилось к этой вести.

Со вниманием и участием смотрел Август на своего приятеля и едва узнавал его. Лицо его побледнело, усталые веки опускались над глазами, лоб наморщился, губы сжались, печаль царствовала на его преждевременно состарившемся и увядшем лице.

— Послушай, — сказал Август, — уж коли мы встретились, поговорим между собою откровенно. Правда ли то, что плетут о тебе?

— А что же плетут? — спросил Тадеуш с горькой улыбкой.

— Что ты там влюбился, или не знаю как сказать, в какую-то крестьянку, что муж ее поджег твой дом, что потом…

— Все это правда, — ответил он. — Я влюбился и видишь, до чего довело меня это, как измучило, иссушило. О, я много выстрадал. Но для такой любви, как ее любовь, стоило страдать.

Август рассмеялся.

— Ну, ну, перестань, — признаюсь тебе, я не понимаю такой любви, это какое-то сумасшествие, на минуту еще, пожалуй, но долго продолжаться это не может.

Тадеуш улыбнулся и пожал плечами.

— Ты не знаешь ее, не понимаешь страсти, привязанности этой женщины. Я испытал ее сто раз во время моей ужасной болезни: она иссохла у ног моих. Посвятила мне детей своих, стыд, все. О, по сердцу она достойна назваться царицей!