Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Несмотря на весь свой напускной оптимизм, он так и не заснул днем, как намеревался. Вместо этого вдруг предался грустным мыслям, что с ним редко случалось. Он уселся на кушетку и неожиданно сказал:

– Ты знаешь, Станци, я очень боюсь. Я рискнул попробовать в «Дон-Жуане» нечто такое, чего никогда раньше не делал. Потому-то так долго и тянул с увертюрой. Пока не прослушал всю партитуру, никак не мог решить, что же должно преобладать в музыке – мрачные тона или светлые. А прослушав, убедился: ни те и ни другие преобладать не должны. А тебе как кажется? Может, я слишком много на себя беру? Понравится ли Праге «Дон-Жуан» так же, как «Фигаро»? Они ведь совсем разные, эти две оперы. И потом, я не мог сделать Дон-Жуана отъявленным негодяем. Мне хочется гордиться своим «Дон-Жуаном», даже если я в чем-то ошибся.

– Ты написал его так, как считал нужным, – ответила она. – И это самое главное.

– Но если опера пройдет с успехом, начнут говорить, что она написана наспех, без труда, чуть ли не небрежно. А сколько раз мне приходилось проигрывать каждый пассаж в уме, прежде чем перенести его на бумагу. Но марать бумагу я ненавижу. Музыканту и так легко наделать ошибок. С течением времени сочинять мне становится не легче, а, наоборот, труднее. Я делаюсь все требовательнее. Это сильнее меня. Пожалуй, вряд ли кто-нибудь потратил столько труда на изучение композиции, как я. Я проштудировал творчество всех больших композиторов: Гайдна, Генделя, Иоганна Себастьяна Баха, всех его сыновей, Глюка, Саммартини, Гассе. О, я мог бы составить список, не менее длинный, чем донжуановский. Как ты думаешь, понравится им моя новая опера? Я столько вложил в нее!

И вот теперь Вольфганг раскланивался перед публикой, а в зале бушевали крики:

– Evvivia Моцарт! Evvivia да Понте! Браво! Брависсимо!

И Констанца думала: как хорошо было бы остаться в Праге, жить без забот, без долгов, встречая лишь понимание и одобрение, иметь такую загородную виллу, как у Душеков, много, много друзей и верный доход.

Вольфганг решил провести в Праге еще несколько недель, чтобы в полную меру насладиться шумным успехом, сопутствовавшим каждому представлению «Дон-Жуана». Но да Понте, которому Вольфганг написал о триумфе их новой оперы и передал слова Бондини: «Все импресарио должны благословлять Моцарта и да Понте – пока они живут на свете, оперные театры не будут знать репертуарного голода!» – ответил: «Я счастлив, что наша работа увенчалась успехом, но Вам следует немедленно вернуться в Вену. Глюк уже недолго протянет, а после его смерти на императора ринется орава композиторов – претендентов на его место».

Глюк скончался в тот самый день, когда Моцарты вернулись в Вену.

– От обжорства, – рассказывал да Понте. – Давал обед друзьям, а жена на минуту отлучилась – вызвать экипаж для их ежедневной прогулки; Она дала строгий наказ следить за тем, что он ест, и ни в коем случае не подавать на стол вино. Однако стоило ей выйти, как Глюк тут же потребовал у слуги вина, а когда гости, опасаясь за его жизнь, отказались пить, он рассердился и не только осушил до дна свой бокал, но и бокалы гостей. В экипаже с ним случился апоплексический удар. И вскоре он умер.

– Кто же займет его место? – нетерпеливо и взволнованно спросил Вольфганг да Понте.

– Я поговорю с Иосифом, постараюсь склонить его в вашу пользу. Уговорю поставить в Вене «Дон-Жуана». Император слышал уже об успехе оперы в Праге.

Похороны Глюка были необычайно пышными, сам Иосиф II почтил их своим присутствием, огромная толпа следовала за траурным кортежем, и все гадали, кто же займет место Глюка при дворе.

Три недели спустя Вольфганг получил копию следующего указа:

«От Его апостольского величества, Императора Священной Римской Империи, короля Венгрии и Богемии и эрцгерцога Австрии. Наш всемилостивейший владыка принял следующее великодушное решение в отношении Вольфганга Моцарта. Волей Его императорского и королевского апостольского величества оный Моцарт удостаивается великой чести назначения его придворным камермузыкантом при дворе Его величества, принимая во внимание его способности и познания в области музыки, а также заслуги в этой области; императорскому и королевскому казначею повелевается назначить ему жалованье в размере восьмисот гульденов ежегодно, считая с 1 декабря сего года.

Во исполнение сего указа императорское решение при сем препровождается Вольфгангу Моцарту; настоящий указ составлен Высшей камергерской канцелярией по распоряжению императора и сим обеспечивается. Розенберг – Президент Императорской и королевской Высшей канцелярии

Вена, 7 декабря 1787 года Иоганн Торварт».

Итак, то, о чем так страстно мечтал Папа, ради чего лихорадочно трудился всю жизнь, наконец осуществилось. Но слишком поздно, чтобы порадовать его. Многое в жизни случается слишком поздно, с горечью размышлял Вольфганг. Он сообщил эту новость Наннерль – ему нужно было поделиться с кем-нибудь в Зальцбурге, и за неимением Папы он избрал сестру. Однако радости его сильно поубавилось, когда он узнал, что Глюк получал две тысячи гульденов в год. Констанца напомнила Вольфгангу, что в Зальцбурге ему платили в два раза меньше. Но ведь жизнь с тех пор сильно вздорожала, и разве сам он не стоит тех же денег, что и Глюк, ответил Вольфганг.

Уверенный, что сокращение жалованья дело рук Торварта, Вольфганг с рассерженным видом вошел в кабинет казначея, исполненный решимости добиться своего.

Торварт поздоровался, улыбаясь, поздравил Моцарта с высоким назначением, но, когда Вольфганг пожаловался на низкое жалованье – Глюк получал в два с половиной раза больше, – Торварт сказал:

– Но вы ведь в два с половиной раза моложе его.

– Но зато таланта у меня вдвое больше, – вызывающе отпарировал Вольфганг.

– Вдвое меньше. А в отношении своих обязанностей вы заблуждаетесь.

– Значит, я не являюсь придворным композитором императора?

– Вы не являетесь также его первым камер-композитором и капельмейстером. Глюк был первым камер-композитором, а Бонно – придворный капельмейстер.

– Но Бонно уже семьдесят восемь лет!

– Я уверен, что в вашем возрасте он не проявлял такого нетерпения.

– Кто же будет выполнять обязанности Глюка?

– Сальери.

– А что должен делать я?

– Писать менуэты для королевских балов, немецкие танцы, контрдансы. Вы являетесь третьим камер-композитором, после Бонно и после Сальери. В сущности, вам повезло: далеко не все были согласны с выбором императора.

Большинство друзей согласились с Торвартом. Вольфгангу повезло, а да Понте уверял, что все это произошло исключительно благодаря его, да Понте, стараниям.

– Я рассказал Иосифу об успехе «Дон-Жуана», и он очень заинтересовался оперой.