Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– А мне очень понравилось, как он импровизирует, – сказал Экхард. – С моей сонатой он никак не мог раньше познакомиться. Она нигде не была напечатана.

– Моя была издана в Германии, – настаивал Шоберт, – именно там, где он выступал.

Госсек, который соперничал с Шобертом, добиваясь милостей принца, поддержал Экхарда; Куперен, недовольный тем, что король похвалил игру ребенка на его органе, согласился с Шобертом; Гавинье, чужак в этой среде, промолчал; престарелый Рамо продремал всю импровизацию.

Принц получил удовольствие от спора. Концерт обещал произвести сенсацию, выступление мальчика будет обсуждаться во всех салонах.

– Господин Шоберт, – предложил он, – а почему бы вам не сыграть что-нибудь совсем новое, тогда будет ясно, может ли господин Моцарт импровизировать на незнакомую тему. Если сумеет, значит, ваши обвинения напрасны.

Но не успел Шоберт сыграть и нескольких тактов своего нового, весьма сложного произведения, как Вольферль воскликнул:

– Прошу вас, позвольте мне, господин Шоберт! – Новая тема, веселая и грациозная, звучала у него в ушах.

Принц одобрительно кивнул, и Шоберт уступил место за клавесином. Вольферль импровизировал так, словно знал эту тему всю жизнь.

Лицо Шоберта стало еще напряженнее, однако, когда Вольферль кончил, он выдавил из себя несколько слов неискренней похвалы.

– А ведь вы, Гримм, были правы насчет мальчика, – сказал принц. – Сомневаться в его даровании не приходится – оно очевидно. Как вы считаете, Шоберт?

Шоберт поклонился:

– Ваше высочество, согласен, ребенок умеет импровизировать. Только в его музыке нет ничего самобытного. Ведь он использовал мою тему.

– Но истолковал ее по-своему, – поправил Гримм. Шоберт улыбнулся.

– Так, что она стала почти его собственным сочинением. Вы это хотите сказать, Гримм?

– Да, – недоумевая, согласился Гримм.

– Если он действительно столь гениален, то должен сочинять сам.

Гримм задумался, но, когда принц Конти согласился с Шобертом, он вопросительно взглянул на Леопольда, – тот по-прежнему хранил молчание.

Шоберт продолжал:

– Будь он взрослым музыкантом, его импровизации не поразили бы никого, он считался бы хорошим исполнителем, не более.

Гримм утратил вдруг обычное самообладание.

– Господин Моцарт, вы говорили, в шесть лет ваш сын сочинил концерт! – воскликнул он.

– Ему не было даже шести. Но, конечно, это была несовершенная вещь.

– Я сочинил несколько сонат, – сказал Вольферль. – Еще когда мы жили в Зальцбурге.

– И их можно было играть? – насмешливо спросил Шоберт.

– Да, конечно, они совсем нетрудные.

– Нетрудные! Ты, наверное, скоро возьмешься и за оперу?

– Я хотел, но Папа сказал, мне еще рано.

– Видимо, придется обождать год-два, – усмехнулся Шоберт.

– Мне было пятьдесят, когда я сочинил свою первую онеру, – неожиданно вставил Рамо.

– Теперь другие времена, – сказал Вольферль. – Папа разрешил попробовать, когда мне исполнится десять лет.

– Разве тебе еще нет десяти? – спросил Шоберт.

– Я уже говорил, ему семь, – ответил Леопольд. Прежде чем Вольферль успел поправить Папу, – ему уже восемь, – Леопольд заметил их скептические улыбки и добавил: – Можете написать в Зальцбург, оттуда подтвердят.

– Вопрос в том, умеет ли мальчик писать музыку. Его возраст нас не интересует, – сказал Шоберт.

Страдание, отразившееся на лице Гримма, и страх потерять его поддержку заставили Леопольда воскликнуть:

– Да он и сейчас сочиняет!

– И кому он намерен посвятить свое произведение? – не унимался Шоберт. – Не его ли величеству?

– Вы угадали. Он сочиняет сонату для дочери короля. Вольферль удивился. Он ничего ни для кого не сочинял, но с удовольствием взялся бы, особенно после того, как услышал чудесную музыку Шоберта.

– Может быть, он сочинит сонату и для меня? – спросил принц Конти.

– Мы сочтем это за честь, – ответил Леопольд и, заметив ехидную усмешку Шоберта, добавил: – Сонаты будут но для клавесина, а для клавесина и скрипки.

– Вы ему поможете, конечно, – уточнил Шоберт.

– Если угодно, можете сидеть рядом с ним, пока он будет писать, – отпарировал Леопольд.

– Вы мне нисколько не помешаете, – заверил Вольферль.

– Благодарю, я не могу тратить время на подобную чепуху.

– Вольфганг закончит свои сонаты через одну-две недели, – настаивал Леопольд. Во взгляде принца Конти отразилось недоверие; однако он выразил желание познакомиться с сонатами, даже если они окажутся совсем простенькими.

Рамо, прослушавший последнюю импровизацию Вольферля, сказал:

– Мальчик, без сомнения, обладает редкостным чувством гармонии. Уверен, он напишет сонаты как следует, и мне хотелось бы послушать их.

– Это невозможно, – упорствовал Шоберт, – мальчик не справится. Дело не только в возрасте, есть и другие причины. Его подготовка, его…

Рамо не дал ему закончить:

– С разрешения вашего высочества я предложу эти сонаты моему переписчику.

Принц согласился и, повторив: – Значит, через две недели, – отпустил музыкантов и вернулся к гостям.

И почему это господин Гримм так волнуется, думал Вольферль. Напрасно барон все время спрашивает, когда будут закончены сонаты. После концерта у принца прошла всего неделя, а господин Гримм заезжал к ним чуть не каждый день – справлялся, как подвигается работа. Папа был с ним вежлив, но грустен. Папа, не в пример господину Гримму, знал, что в таких делах торопиться не следует. Вопрос не в форме, Вольферль мог бы написать сонату очень быстро, но ему хотелось, чтобы музыка была столь же яркой и грациозной, как в сонате господина Шоберта, а на сочинение такой музыки требовалось время.

К тому же графиня ван Эйк слегла, и Вольферлю приходилось играть тихо, хотя она настояла, чтобы они остались у нее в доме и Вольферль занимался музыкой по-прежнему. Однако болезнь графини нарушала душевное спокойствие Вольферля. Каждый раз, входя в спальню, он ужасался ее бледности. А она радовалась его успехам, они, казалось, вдыхали в нее жизнь.

– Как-никак мы с тобой земляки, – шепнула она однажды Вольферлю, почувствовав себя лучше. – Оба родом из Зальцбурга.

Он кивнул, но ему сделалось так грустно, что он перестал работать над сонатой, иначе настроение непременно отразится на музыке.

Вольферль все искал мелодию, и тут Папа посоветовал:

– Можешь взять какую-нибудь известную мелодию, если она тебе нравится.

– Даже мелодию Шоберта? – Пожалуй, музыка Шоберта нравилась ему больше всего.

– Даже Шоберта.

– А я думал, он вам не по душе, Папа.

– Это не имеет отношения к его сочинениям. Я ни в грош не ставлю французскую музыку, но Шоберт – немец, как ни прикидывается французом, и это чувствуется в его вещах.