Юзеф Крашевский - Болеславцы

Яромир замолк. Остальные переглядывались. Мщуй, опустив голову, молчал.

— А таков ли приговор отца родного против сыновей? — спросил Буривой.

Мщуй не ответил, а кругом царило глубокое молчание. Тогда Яромир опять поспешил вмешаться.

— Помиловал вас государь… возвращаетесь прощенными и полноправными в родную землю… А нам до этого какое дело? Начните новый род… зовитесь болеславцами, но к нам не лезьте: мы не хотим вас знать.

Еще двое дядьев повторили вслед за Яромиром:

— Не хотим вас знать!

— То же ли скажет и родной отец? — спросил Буривой. Старик продолжал молчать, повесив голову.

— Мы привезли с собой королевскую грамоту, подтверждающую наше помилование, — прибавил Буривой, развернув пергамент.

Дядья издали посмотрели на пергамент, но никто из них не умел ни читать, ни писать, и начертанное в грамоте было для них тайной. Потому они только покачали головами.

— Какое дело князю до рода и семьи? — закричал сидевший в углу Мешко. — Одолаево слово нерушимо. Сам слышал, как он говорил, что если приедете на его похороны, то челядь палками прогонит вас от гроба! Челядь не отважилась, а мы, сыновья и внуки, должны исполнить волю почившего. Нет вам удела среди нас!

— Так ли молвит и отец родной? — в третий раз отозвался Буривой, глядя на Мщуя.

Отец продолжал сидеть, точно ничего не слыша, бесчувственный и одурелый. Он боролся сам с собой, дрожал, а слезы градом капали из глаз на землю. Все молчали в ожидании его ответа. Старик поднял голову, взглянул на Буривого и стоявших за ним младших братьев и промолвил взволнованным голосом:

— Отец последует за сыновьями. Если род отрекается от них за верность несчастному владыке, пусть отречется и от их отца…

И он протянул руку Буривому.

— Иди ко мне, дай руку и пойдем. Оставим род и братьев и станем во главе нового рода, раз здесь нас отсекли как сухо дерево…

Яромир и сидевшие при нем повскакали со скамей, и начался крик и шум, потому что Мщуй был теперь главою рода.

— Не может статься, чтобы ты оставил нас!! Нельзя тебе оставить род! Ты с нами! — кричали вперемежку.

— А я не могу отвергнуть, ради вас, детей, — ответил Мщуй, — простила церковь, помиловал их государь, а род неумолим?.. Над ними будет тяготеть языческая месть?.. Пойдемте прочь, пойдемте!

Буривой и остальные сыновья окружили старца и, не говоря ни слова, собирались увести его, когда в дверях раздался говор, и на пороге появился ксендз. Это был тот молодой ястшембец, которого посвятил в ксендзы вроцлавский епископ. Теперь он был настоятелем в Якушовицах. Он напутствовал перед смертью Одолая и приготовил его к христианской кончине живота. Молодой ксендз возвращался из костела, когда в избице заседал суд над болеслав-цами. Он немалое время простоял у порога за спинами прочих; когда же заслышал последние слова, вышел на середину комнаты, растолкав толпу.

— Говорите о последней воле покойного Одолая? — спросил он тихим голосом.

Яромир вмешался.

— Да, о его последней воле, ясно выраженной и всем нам по сто раз внушенной: что не хочет знать тех, которые тянули руку отлученного от церкви короля, и извергает их из рода.

— Так оно и было, — мягко возразил священник, — но клянусь священническим словом, что на смертном одре он простил всех, обидевших его. Я исповедовал покойника и иначе не разрешил бы от грехов. Уже коснеющими устами он сказал: "Был бы жив, не простил бы ослушания, а то, по вашему велению, прощаю…"

Все замолкли.

Яромир недовольно крякнул. Мщуй остановился. Дядья заколебались и стали перешептываться. Возник, по-видимому, спор, разрешившийся, однако, по слову священнослужителя.

— Ну, если старик простил, — с неудовольствием согласился Яромир, — то Бог с вами! На одном только настаиваю: не зовитесь ястшембцами, а болеславцами, так как Болеслава вы поставили превыше рода! Не отрекаемся от вас, но в память того что было, сохраните навеки свою кличку…

Никто не возражал; даже сам Мщуй. Окруженный сыновьями, осчастливленный, шел он среди семьи к столам, на поминанье. А когда судьи и преступники вышли из избицы, их обступили и стали приветствовать как братьев и звали болеславцами. День похорон стал днем радости и примиренья.

Поминки продолжались целые семь дней, и на них все время вспоминали короля, его судьбу и мытарства; говорили о молодом Мешко, пользовавшемся большой любовью болеславцев, возлагавших на него великие надежды.

Мщуй не пожелал осесть в Якушовицах. Он уступил их младшему из своих братьев, а сам, с сыновьями, возвратился в Плоцкую землю, в Мазурский край.

«Болек»; уменьшительное от Болеслав.

Станислав.

Болеслав Храбрый.

То есть "бывай здрув" — будь здоров.

Бреслав.

Лаба — Эльба.

Маргарита.

Да будет он анафема!

Ведьмы-лятавицы, летавшие на шабаш.

Вурдалаки, упыри.

Вий.

Глиняный, твердо убитый пол.

Обычное польское простонародное приветствие: "да будет прославлено имя Христово"; и ответ: "во веки веков, аминь".

Так наз. «крыпта» (ясли), где под Рождество устраивается вертеп.

Болеслава Храброго.

Намек на взятие Киева.

Когда все возгласы произносятся про себя, мысленно.

Польская мера в 40 гарнцев.

Гмина — волость. Употреблено здесь в смысле "мир".

"Мир", сельский люд.

Амвросий Медиоланский.

"Невинная кровь" противопоставляется грешной крови «мятежных» Фессалоникийцев (Солунян), возмутившихся против законной власти императора.

"Сулиславова" значит «жена» (или вдова) Сулислава (отца Христи).

Бреслав.

Силезия.

Отыди!

"Смок" — Змей Горыныч, дракон.

Бронислав.