Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

Она не выдержала и спросила его:

— Ты, кажется, недоволен, что я пришла сюда… Может, нездоров?

— Угадала.

— Нездоров, значит?

— Да. Но это — особая болезнь.

— Какая же?

— Даже не болезнь.

— А что же?

— Как объяснить тебе, Сорру? Особое состояние души, когда вроде бы ничего и не болит, но все тело ноет.

— От этого есть хорошее средство, Тихотеп.

— Вино?

— Да.

— Нет, Сорру, оно не поможет.

— Почему?

Он прикрыл глаза, не переставая перебирать ее пальцы. Потом сжал их немного… Чуть сильнее. Еще сильнее.

— Не больно, — сказала Сорру. Ваятель тотчас выпустил руку.

— Я же сказала — не больно.

Сорру прижалась к нему. Приподнялась — и прильнула губами к его губам. Они казались холодными, чуть одеревеневшими. Ей однажды сказал ливийский купец: «Сорру, твои поцелуи могут и мертвого оживить». Это хорошо запомнила Сорру. Много еще лестного говорили ей самые разные мужчины — молодые и пожилые, юнцы и старики… Но на сей раз искусство ее оказалось бессильным.

Сорру не спускала глаз с Тихотепа. Его взгляд, всегда такой бездонный, нынче вдруг обмелел, поблек его густой цвет. Она была раздосадована: неужели вот так кончается любовь?

Он обнял ее, прижал уста к ее уху и зашептал:

— Не сердись, Сорру. Это настроение такое…

— И виною этому…

— Не ты.

— Кто же?

Тихотеп привстал. Усадил ее рядом с собою, обхватил ее за талию.

— Виноват, может быть, сам бог.

— Бог?

— Да, Сорру. А больше виновных и не вижу. Это он располагает и добром и злом. Он творит милость и отвращает одних от других.

Сорру сказала:

— Тебе не нравилась моя задумчивость. Теперь мы поменялись ролями. Я стала легкомысленной от любви. А ты грустишь…

Молодой ваятель покачал головой:

— Каждый, кто любит Кеми и предан его величеству, не может не грустить. — Судя по ее недоуменному взгляду, Тихотеп понял, что требуется некое более подробное пояснение, на которое у него не было ни сил, ни желания. Поэтому проговорил вполголоса и скороговоркой: — Разрыв между его величеством и Нафтитой — нечто большее, чем это казалось. Когда дом дает трещину, надо проследить, куда эта трещина тянется…

— Куда же тянется, Тихотеп?

— Она не просто тянется, но боюсь, что обнаруживает зияющую, мрачную пустоту.

— Это что-то страшное?

— Пустота, которая может поглотить всех нас. Пророчество, разумеется, не из самых приятных.

Сорру не сразу сообразила, что же такое может произойти.

— О какой пустоте ты говоришь, Тихотеп?

Как?! Надо еще и объяснять, о какой пустоте идет речь? А беспокоит ли ее что-либо, что не имеет прямого отношения к ее родине или любви? Например, судьба Кеми.

— Что? Что? — удивилась Сорру.

— Судьба Кеми, — повторил он.

— Милый, милый, — проворковала она, — ты меня путаешь с царицей. Или с самим фараоном. Скажи мне: правда, ты спутал?

— Так, стало быть, ты не забиваешь себе голову подобной мелочью?

— Откровенно говоря, нет. При чем здесь я? С меня вполне достаточно моих забот. А я тебя не узнаю. Всегда такой веселый. А нынче? Послушай, Тихотеп: если не фараоном, то семером ты быть вполне достоин. А я подумала, что ты влюбился в какую-нибудь красавицу. Скажи: не влюбился? Поклянись, что нет!

— Неужели, Сорру, ты никогда не пытаешься заглянуть в будущее той страны, в которой живешь?

— Куда? Куда?

— В будущее.

— Кто об этом просит меня? И кто я здесь? И какое имеет значение, заглядываю или нет?

У нее такое детски нежное, такое наивное выражение липа, что ему стало вдруг весело. Он упал на ложе и беззвучно рассмеялся.

— Что с тобой? — сказала она. — Чему ты теперь смеешься?

— Просто так… Или ты очень умна?.. — Он осекся.

— Или… Продолжай… Договаривай, Тихотеп.

— Или очень глупа?

Сорру не обиделась:

— Правда? Ты так уверен в этом?

— В чем?

— Что я глупа!

— Совсем не уверен. Я задаю вопрос. Или — или?..

Она надула губы…

— Пусть буду дурой! Мне это все равно. Лишь бы любил меня! Когда я люблю — только люблю! Я забываю о невзгодах. Мне кажется, что я счастлива.

Ну, что ей сказать? Ведь известно же: женщины что зелень, растущая на лугах. Траве нужны соки, нужны свет и тепло солнца. Может быть, еще и чириканье птиц. А до остального ей нет никакого дела. Любовь для женщины — все. Она не может без любви. С любовью она вынесет любые испытания. Посади ее с милым на пустой кораблик, и она поплывет в Та-Нетер. А то и еше дальше! А Западная пустыня? Разве она преграда для влюбленной женщины, сердце которой притягивается другим сердцем?

— Послушай, Сорру, есть в жизни вещи, которые важнее любви?

— Не знаю. Может, ты назовешь, что именно важнее?

— Назову.

— Я слушаю.

— Государственные дела, например.

— О них заботится фараон.

— Допустим.

— И семеры его.

— Хорошо!

— И хаке-хесепы.

— Тоже верно!

— Вот видишь! — заключила Сорру. — Есть кому подумать о делах государственных.

— Ты совсем-совсем не о том! Дай-ка поясню по-своему… Представь себе, что мы завтра лишаемся крова…

Он подождал: что она скажет? Сорру ничуть не удивилась этому:

— Разве у всех над головою крыша? Я знаю немху, которые живут в норах, как крысы. Они зажимают рукою рты — чтобы негромко — и клянут фараона и его семеров.

— Вот как! Почему же они клянут?

— Потому что живут, как под крокодилом. Знаешь? — как человек, попавший под это чудовище. Правда, немху полагали, что пришло их время, что знать повержена и настало их время. Оказывается, не так! Совсем не так! Они — все эти немху, вся эта голодающая чернь — сосут кожу. Сырую кожу вместо мяса. Разве это жизнь?! А ты говоришь — крыша! Без нее можно еще обойтись. А вот без хлеба — как?

Тихотеп посерел:

— Послушай, Сорру, ты, по-моему, живешь вполне сытно. Откуда эти сведения?

— Разве у меня нету глаз?

— Они есть и у меня.

— Значит, плохо видят.

— Я же не слепой!

— Можно не быть слепым и не видеть.

— Ты меня удивляешь!

Сорру обхватила реками его шею. Приблизилась к нему близко-близко. Совсем близко: глаза в глаза.

— Скажи мне, Тихотеп, только откровенно: что ты знаешь о жизни немху? Что знаешь о жизни других городов? Разных деревень и поселений — дальних и близких?

Она показалась ему сильной, упорной. Трясла его, точно спал он непробудным сном.

— Ты скажешь мне что-нибудь?

Тихотеп улыбнулся:

— Я люблю тебя.

— Нет! Этого уже мало! Ты сам снова пробудил во мне маленького мудреца. Отвечай: может ли жить немху хуже, чем он живет?

Он молчал.

— Собака тоже существует. И скот домашний. И звери в пустыне. Точно так же, как существуют немху: от зари до зари — в трудах и заботах, с надеждой на лучшую жизнь после смерти. Не так ли?