Перл Бак - Императрица

У первых ворот в Зимний дворец процессия остановилась, и дамы были приглашены войти в них пешком. За воротами их ждали семь дворцовых паланкинов, обложенных подушками из красного атласа. Каждый паланкин несли шесть евнухов, облаченных в яркий желтый атлас и подпоясанных малиновыми поясами. Сопровождаемые эскортом, дамы доехали в паланкинах до вторых ворот, где процедура повторилась.

Затем императрица приказала, чтобы их усадили в маленькие вагончики, которые тянул паровозик, купленный несколько лет назад императором для забавы и ознакомления у иностранцев. Поезд провез их через Запретный город ко входу главного дворца. Во дворце гостьи пили чай и отдыхали. Затем высочайшие принцы пригласили их в Зал аудиенций, где на тронах сидели император с супругой. Императрица, этот лукавый дипломат, пожелала, чтобы ее племянник сидел сегодня у нее по правую руку, дабы в глазах приглашенных они казались неразделимы.

Сообразно длительности пребывания в Пекине, гостьи встали по порядку перед тронами, и переводчик представил каждую по очереди принцу Цину, который затем представил их императрице.

Императрица пристально вглядывалась в каждое лицо, и как ни поразило ее увиденное, она склонялась со своего трона, протягивая обе руки, усыпанные драгоценностями, брала каждую гостью за правую руку и надевала на указательный палец кольцо из чистого массивного китайского золота, украшенное большой круглой жемчужиной.

Иностранки благодарили, и каждой императрица отвечала поклоном головы. Затем, и за ней последовал племянник, она поднялась и покинула комнату, и ее евнухи поспешили следом, окружив ее живою ширмой.

Выйдя за двери, она повернула налево к своему дворцу и, не разговаривая с императором, махнула ему идти вправо. Четыре евнуха, которые охраняли его днем и ночью, повели его обратно в тюрьму.

В собственном обеденном зале императрица съела обычную полуденную еду, окруженная своими любимыми фрейлинами, а ее иностранные гостьи обедали в пиршественном зале вместе с младшими придворными дамами, евнухами и переводчиками, которые остались в виде любезности. Императрица, евшая с таким же аппетитом, как и обычно, была в хорошем настроении и смеялась над странными лицами иностранок. Их глаза, сказала она, казались необычнее всего — бледно-серые, светло-карие или голубые, как глаза диких кошек. Она заявила, что иностранки отличались грубым сложением, но признала, что их бело-розовая кожа была прекрасна, за исключением японки, чья кожа была грубой и темной. Английская дама была самой красивой, сказала императрица, но у немецкой дамы было самое лучшее платье: короткий жакет, одетый поверх кружев, и пышная длинная юбка из богатого атласа. Она посмеялась над высокой кокардой, которая была на голове у русской дамы, а американская дама, сказала она, выглядела как строгая монахиня. Фрейлины восторгались всем, что она говорила, и заявляли, что никогда не видели ее более остроумной. В приятном настроении еда была окончена, императрица сменила одежды и вернулась в пиршественный зал. Пока убирались столы, гостей пригласили в другой зал, а когда они вернулись, то императрица уже сидела на своем тронном стуле, чтобы принять их. Она послала за молодой императрицей, своей племянницей, которая теперь стояла рядом с ней. Когда гостьи вошли, императрица представила свою племянницу каждой по очереди и была очень довольна, увидев взгляды одобрения, которыми они наградили племянницу, восхищаясь ее богатыми малиновыми одеяниями, украшениями и драгоценностями. Императрица почувствовала, что дамы, несмотря на то, что являются лишь иностранками, отличают качество атласов и драгоценностей, и решила про себя, что когда |будет принимать их в третий и последний раз, в конце дня, то торазит их своими нарядами. Она была довольна своими гостьями, и когда они по очереди подходили к ней, она протягивала им руки, прикладывая ладони сначала к своей груди, а затем к их груди и повторяя снова и снова слова древнего мудреца: «Все под Небесами одна семья», которые велела своим переводчикам объяснить на английском и французском. Позже она Пригласила гостей в свой театр, сказав, что она выбрала для них свою любимую пьесу, и переводчики объяснят ее, когда актеры будут играть.

И снова она удалилась в свои покои. Будучи несколько усталой, она позволила себе сначала искупаться в надушенной теплой воде и только затем облачиться в свежие одежды. На этот раз она выбрала свое самое дорогое одеяние из атласа, отделанное золотом и расшитое фениксами всех цветов и оттенков, и надела знаменитое ожерелье из крупных ровных жемчужин, и даже сменила щитки на ногтях с золотых, отделанных жемчугом и нефритом, на золотые, отделанные бирманскими рубинами и индийскими сапфирами. На голову она водрузила высокий головной убор с жемчугами и рубинами, перемежавшимися с африканскими алмазами. Никогда, сказали фрейлины, они не видели ее более красивой. В самом деле, свежесть ее кожи цвета слоновой кости, яркость губ, не имевших морщинок, чернота ее сказочных глаз и ясных бровей — все это принадлежало женщине, которую не покидала молодость.

И еще раз императрица вернулась в пиршественный зал, где ее гостьи теперь пили чай и ели сладости. Она появилась с пышностью, ее несли на дворцовом стуле евнухи и подняли ее к трону. Иностранные дамы встали, восхищение ярко выразилось на их лицах. Императрица всем улыбнулась, взяла свою чашку чая и отпила с одной стороны. Призвав каждую из дам к себе, она вкладывала другую сторону чашки ей в губы и снова говорила: «Все мы одна семья. Под Небесами все едины». Чувствуя свой триумф, она приказала внести дары и вручить их дамам: веер, свиток с ее собственным рисунком и кусок нефрита — каждой одинаково. Когда все закончилось, дамы выразили свою благодарность, а она попрощалась с ними и удалилась. Так завершился день.

В последующие дни императрице доносили, что иностранные дамы хвалили ее своим мужьям, говоря, что такая мягкая и красивая и щедрая в своих дарах женщина, какой себя показала императрица, не может быть одновременно злой и жестокой. Императрица была довольна этими сообщениями и чувствовала себя действительно такой, как о ней говорили. Теперь, завоевав всеобщее расположение, она принялась за китайских мятежников и реформаторов. Китайцев, которыми она правила, вновь нужно было подчинить власти ее руки и сердца. Чем больше она думала над этой задачей, тем лучше понимала, что не справится с ней, пока ее племянник, император, оставался в живых. Его меланхолия, его вкрадчивые манеры, его покорность завоевали даже тех, кто привык повиноваться ей. Она принуждала себя сделать то, что должно было быть сделано. К тому же Ли Ляньинь все чаще нашептывал ей на ухо: