Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

— Покончим счеты, — проговорил этот рыцарь, — прежде, чем меч будет вынут из ножен!

— Что? — вскричал граф. — Неужели отец прикончит собственного сына?

Никто не возразил: и Ричард вдруг сам устыдился своих слов.

— Бог свидетель! — проговорил он. — Я не замышлял никакого нечестия: как можно благороднее исполню предпринятое мной. Идемте, джентльмены!

Ричард двинулся вперед.

Королевский лагерь был защищен рвом и мостом. У барбакана [17] барбакан — укрепление перед воротами все аквитанцы, кроме Ричарда, спешились и стали вокруг него, в то время как глашатай отправился возвестить королю, кто прибыл.

Король прекрасно знал, кто к нему пожаловал, но предпочел не знать. Он так долго держал у себя глашатая, что приезжие вполне могли разозлиться, затем послал сказать графу Пуату, что его можно принять, но только одного. Пользуясь своим правом быть на коне, Ричард поехал один, вслед за глашатаями, но шагом. Дорогой никто не приветствовал его. Приблизившись к штандарту, граф спешился, увидел привратников у входа и бросился в палатку, которую перед ним распахнули, словно лесной зверь, завидевший добычу. Там он вдруг окаменел и резко грохнулся на оба колена. Посреди большой палатки сидел старый король, его отец, коренастый, взъерошенный, с работающими челюстями и беспокойными пылающими глазками. Руки его лежали на коленях, а в них торчал длинный меч наголо. Подле него стоял его сын, румяный и тоненький Джон, а дальше делали круг его пэры — два епископа в пурпурных мантиях, рябой монах из Клюни [18] клюни — знаменитый монастырь, опора аскетизма и папства , Боген, Гранмениль, Драго де Мерлю и еще несколько человек. На полу помещался секретарь, покусывая свое перо.

Король выигрывал, когда восседал на троне: верхняя половина туловища была у него лучше, более походила на мужчину. Его рыжие редкие волосы распались в беспорядке; на лоснящемся красном лице выступали шрамы и прыщи; кривые челюсти, толстая шея, широкие плечи делали его похожим на быка. Узловатые, грубые руки, длинные, превыше всякой меры, губы с выражением жестокости, нос как клюв у хищной птицы, — все было словно вырублено из дерева грубой рукой и так же топорно размалевано. А если что и оставалось тут человеческого, то искажалось глазами, в которых кипела горечь страдания, как у падшего ангела: анжуйский бес пожирал глазами короля Генриха на виду у всех. Это придавало старику сходство с диким вепрем, который острит свой клык об деревья, довольный тем, что он отвратителен, великолепный тем, что так силен и одинок.

Впереди не было ничего утешительного. Как ни мало знал Ричард своего отца, в этом он не мог ошибиться. Старый король был на втором взводе: его снедала ярость. Его злило то, что сын сейчас преклонил колени, а еще более то, что он не сделал этого раньше.

Представление началось с шутовства. Король прикинулся, что не видит сына, а тот продолжал стоять на коленях, как кол. Король говорил с принцем Джоном с неприличной разнузданностью и с каждым словом выпаливая свою злость: даже смущались его епископы, краснели его бароны. Старик бесконечно унижал себя, но, казалось, утопал в наслаждении своим позором. У Ричарда подступило к горлу, и послышался его нежный голос.

— О Боже! Что это прорвало Тебя создать такую свинью? — пробормотал он тихо, но так, что двое-трое близ стоявших расслышали. Слышал их и сам король — и был доволен; слышал и принц, заметивший со страхом, что не ускользнули они от слуха Богена. Король продолжал скрипеть свое, Джон гомозился на месте, а Боген — величайшая смелость! — нашептывал что-то королю на ухо.

Король ответил ему гоготаньем, которое можно было слышать по всему лагерю:

— Га, клянусь Святым Ликом! Пусть-ка постоит на коленках, Боген! Это для него новая привычка, но полезная для человека его ремесла. Все воины приходят к этому рано или поздно… Да, рано или поздно, клянусь Богом!

Тут Ричард нарочно встал на ноги и пошел к трону. Его высокий рост как бы добавлял отвращение, вызываемое Генрихом. Король вскинул на него глазами и оскалил свои клыки.

— Ну, что еще, сэр? — спросил он сына.

— Довольно. с меня, сэр, если вообще солдату подобает стоять на коленях, — отозвался Ричард.

Король сдержался, проглотив слюну.

— А все-таки, Ричард, — сухо, как пыль, разлетелись его слова, — все-таки вы скоренько преклонили колени перед мальчишкойой-французом.

— Перед моим сюзереном? Да, это правда, сэр.

— Он тебе не сюзерен! — заревел старик. — Я твой сюзерен, клянусь небесами! Я .тебе дал, я же могу взять обратно. Берегись меня!

— Светлейший государь мой! — произнес Ричард. — Заметьте, ведь я преклонил перед вами колени. Если я сюда явился, то единственно с этой целью; и уж никак не для того, чтобы вступать в словесную борьбу. Я прибыл из своих владений, и не один, а со всей своей дружиной, чтобы оказать вам повиновение. Будьте уверены, что и они, со своей стороны, отдадут вам должную честь, как я, если вы им дозволите.

— Ты пришел из земли, которую я тебе дал. Вот также приходили Генрих и Джеффри, чтобы грозить мне, — промолвил старик, весь дрожа в своем кресле. — Что мне твоя покорность, когда я испытал ихнюю! Покорность Генриха, покорность Джеффри!.. Пес!.. Что у тебя за слова, человечек!

Он встал и зашагал, топая по всей палатке, словно взбешенный карлик — кривоногий, длиннорукий, как бы ужаливаемый по всему телу до бешенства.

— И ты говоришь мне про своих людей, про свои владения, про свою дружину! Да, все хорошие люди, отличная дружина, клянусь Распятием! Скажи-ка мне, Ричард, нет ли у тебя в этой дружине Раймонда тулузского? Нет ли Безье?

— Нет, государь, — ответил Ричард, глядя спокойным взором на искаженное лицо отца,

— Да и никогда не будет! — проворчал король. — А рыцарь Беарнец с вами?

— Да, государь.

— Плохая компания, Ричард! У этого животного белое лицо, лживый язык и самая, что ни на есть, козлиная борода. А с тобой твой монах-певун?

— Да, государь.

— Постыдная компания, Ричард! Ну, а Адемар Лиможец с тобой?

— Да, государь.

— Глупая компания! Оставил бы его сидеть со своим бабьем. А твой аббат Мило с тобой?

— Да, государь.

— Нездоровая компания!

Вдруг, как бы сразу утомившись даже браниться, поник Генрих головой и вынужден был снова сесть, Ричард почувствовал прилив жалости. Глядя сверху вниз на съежившегося старика, он протянул к нему руку, говоря:

— Не будем ссориться, отец.

Но эти слова, как боевой клич, заставили старика вдруг воспрянуть.

— Еще последний вопрос, Ричард. Посмел ли ты привезти с собой сюда Бертрана де Борна?

Он опять вскочил, чтобы выбраниться: и оба глядели друг на друга в упор. Каждый знал отлично, как важен был вопрос.