Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия

Год 1735, Февраль, шестого дня, Санкт-Петербург

Граф Бирен, особа в империи Российской не последняя, самолично переоделся в серый камзол покроя простого, без позументов и украшений разных, с обычными пуговицами роговыми, какие особы знатные на своих одеждах не нашивали. Никаких орденов и лент, никаких бриллиантов и блестящей парчи. Ботфорты простые без пряжек. Парик такоже простой, какие носили армии младшие офицеры, и серая треуголка блеклая. Так Бирен завсегда делал, когда хотел выйти в город самолично, без сопровождения. Не было нужды, чтобы его опознали на улицах столицы северной. Графу ведомо было, что его не слишком любят в этой стране, снегами засыпанной, на окраинах европейских и громадных просторах азийских обретавшейся.

В покоях у Бирена, что занимали целое крыло дворца императорского, завсегда тепло было, и в большом камине весело потрескивали дрова. Слуги старались угодить графу, и он ценил сию услужливость, никогда в морду им не бил кулаком, и пороть их на конюшне не приказывал, как делали иные влиятельные иностранцы на русской службе вроде Левенвольде или Остермана.

Уже пять лет Бирен живет в России, но никак не мог понять этих русских. Кто они? Герои, сами основы Европы потрясти способные, или преданные и безвольные рабы царей своих?

Вот для этого он и выходил в город. Он желал слушать, не то что пели ему льстецы придворные, но что говорят в толпе, там вне дворца, в кабаках, трактирах, на улицах и рынках.

Бирен хотел знать. Знать правду. И тогда он смог бы на вопрос о причинах ненависти именно к нему ответить. Отчего на улицах сей страны, иногда желают ему смерти, не боясь грозный и страшный окрик "слово и дело" услышать за спиною своею, и пойти за слова свои поносные на плаху?

Разве был он, Бирен, виноват в том, что в России страдают многие? Разве был он виноват в том, что растут недоимки по налогам и по селам рыскают команды воинские, дабы оные недоимки взыскать? Разве был он виноват, что казнокрадство и лихоимство процветали? Разве он кричит зловещее "слово и дело"? Разве он на пытки человеков обрекает и вздергивает их на дыбу? И разве ранее, до него, дыбы не было на Руси? Ведь царь Иван Васильевич, про которого ему рассказывали, лил крови много больше чем льют её при царице Анне. Но Грозного царя любили в народе! Странные они эти русские.

Не каждому сие дано — знать правду. Граф знал, что и сама государыня не ведает того, что думают про неё. Хотя Анхен и не желала этого. Она всегда говорила ему: "Эрнест, зачем тебе лезть в то, что может тебя расстроить? Мало нас с тобой унижали ранее на Митаве? Сейчас это минулось. Чего тебе еще? Живи, дружочек. Живи и радуйся".

Но граф не токмо радоваться хотел, но и знать истину, и потому ходил в город и пил простое пиво и вино в портовых тавернах петровского Прадиза, вместе с иностранными шхиперами, приказными ярыгами, иноземными гостями, офицерами гвардии, моряками флота военного. Да мало ли с кем…

Эрнес Иоганн Бирен, первый фаворит императрицы Анны, граф и обер-камергер высочайшего двора* (*обер-камергер — высокий придворный чин введенный в России в 1727 году) был высок и статен, лицо имел приятное немного скуластое с носом орлиным тонким. Природа хорошо одарила его, и императрица всероссийская также много лет дарила его своим вниманием, от природы не отставая.

— Не нравятся мне эти твои выходы в город Эрнест, — пробормотал по-немецки банкир Лейба Либман, доверенный человек графа.

Лейба, низкорослый и узкоплечий митавский еврей, развалился в высоком кресле и протянул свои ноги к огню. Он любил в этой жизни только деньги, но к Бирену был искренне привязан. Впрочем, Бирен деньги Либману в России делать помогал, и потому на сей раз имя "Эрнест" и слово "богатство" были для банкира одним и тем же.

Они друзьями были давно, еще с Митавы, когда Бирен ни графом, ни обер-камергером не был. Тогда Либман часто ссужал его токмо под слово честное, ожидая, что когда-нибудь Бирен долги отдаст. И сие время пришло.

— А как иначе я могу узнать, что обо мне думают русские, Лейба? Подумай.

— Зачем это тебе, Эрнест? Какое тебе дело до того, что думают про тебя русские?

— Так и Анхен говорит мне.

— И её величество государыня права.

— Я не так давно в этой стране, Лейба. Хотя пять лет это много или мало? Наверное, не так мало.

— Но и не так много, Эренест. Здесь кое-кто и двадцать лет живет. А то и более.

— И за этот срок я не снискал себе хорошей славы. Многие уже ненавидят меня. При дворе мне льстят. Русские аристократы чуть руки мне не целуют и наперебой восхваляют мою мудрость. Но это в глаза. А за глаза могут и ругать меня. Вчера, например, князь Трубецкой просидел в моей приемной пять часов. Пять! Так долго не ждут в приемной королей!

— Да зачем ты его держал столько?

— Не поверишь. Я просто забыл про него. И они ничем не выказал мне своего неудовольствия. А вот простые люди почему-то меня ненавидят. Я неделю назад в кабаке "У старого Шхипера" услышал, как два негоцианта из русских говорили о налогах на соль.

— И что с того?

— Они винили во всем меня! Понимаешь, Лейба? Меня. Но я вообще не понимаю ничего в этих налогах. И солью никогда не занимался. Но для них виноват я! И я хочу понять, почему они винят именно меня? Что я им сделал?

— Ты не знаешь русских, Эрнест. Им всегда нужен виноватый. И они до тебя во всем винили князя Иоганна Долгорукого* (*Иван Алексеевич Долгорукий (1708–1739), фаворит императора Петра II). Он был приближенным и любимцем императора Петра. Но теперь ты на его месте и занимаешь его должность обер-камергера двора. А ты еще и немец к тому же. И ты желаешь от них любви?

— Не любви, Лейба, но хотя бы понимания.

— Эрнест. От русского дождешься ножа в бок, если будет разгуливать без охраны.

— Да кто меня узнает? Я ведь одет как простой негоциант, каких в Петербурге сотни. Кто подумает, что граф Бирен сидит за столиком в портовой таверне и пьет дешевое пиво?

— В этом ты, пожалуй, прав, Эрнест. Русские не додумаются до этого. И я бы даже составил тебе компанию.

— А вот этого не нужно. У тебя ведь есть работа? Что там за бумаги?

— Касательные горного дела, Эрнест. Это может принести нам с тобой столько денег, что ты станешь самым богатым человеком Европы. Но сейчас я не могу тебе про этого говорить. Потом. Стоит подумать и все подсчитать.