Николас Уайзмен - Фабиола

Фульвий не ответил ни слова и с мрачным лицом ушел в свою комнату.

На другой день рано утром Фульвий пришел к воротам тюрьмы. Тюремный сторож ввел его в комнату Агнии. Она не испугалась, но встала и стояла перед ним, сложив руки на груди.

— Оставь меня умереть спокойно, — сказала она ему тихо. — Мне остается несколько часов; я бы хотела провести их в мире и одиночестве.

— Я пришел предложить тебе еще раз жизнь, полную счастья. Судьба твоя в твоих руках. Скажи слово, и ты будешь вырвана отсюда, спасена, окружена в продолжение всей жизни роскошью и любовью.

— Разве я уже не сказала тебе, что я христианка и не отступлю от моей веры?

— Я не требую этой жертвы. Оставайся христианкой, но согласись быть моей женой; по одному моему слову двери эти растворятся. Беги со мной на Восток. Там много христиан, и ты...

— Я не могу быть женою человека, который предал моих братьев и сестер на смерть. Оставь меня!

Фульвий вышел из себя. Глаза его засверкали, щеки вспыхнули.

— Несчастная! — воскликнул он. — Ты призываешь смерть, и vужасная смерть постигнет тебя! Не говори же, что я убил тебя, ,1- ты сама себя убила!

Фабиола пришла к Агнии и удивилась ее спокойствию и кротости. Глаза Агнии казались добрее, задумчивее обыкновенного. Все в ней дышало благородством и чувством собственного достоинства. Она встретила Фабиолу приветливо, с какою-то гордою осанкой, которой прежде Фабиола не замечала в ней. Нежная любовь Фабиолы к Агнии не изменилась, но к ней добавилось чувство уважения, столь глубокое, что если бы она уступила своему первому порыву, то бросилась бы не на шею к ней, а к ее ногам.

— Фабиола, — сказала Агния ласково, но торжественно, — у меня есть к тебе просьба, последняя, предсмертная, исполни ее.

— Приказывай, — сказала Фабиола, — я не стою того, чтобы ты просила меня.

— Обещай мне, что после моей смерти ты найдешь священника и попросишь его наставить и просветить тебя. Я знаю, что ты станешь христианкой!...

— Сейчас, когда я вижу тебя, мне самой это кажется возможным, — сказала Фабиола. — Помнишь ли ты мой сон? Вот бездна, через которую я должна перейти, чтобы соединиться с тобой и твоими... но не могу быть такою, как ты... Ах, зачем ты оставляешь меня? Ты бы повела меня по новой дороге...

— У тебя будут руководители более достойные, чем я. Наши епископы и священники просветят твой ум. Доверься им, слушай их, и ты будешь спасена в этой и будущей жизни!... Но что это?... Солдаты идут по коридору. Прощай, Фабиола, прощай, милая сестра моя! Я уношу с собою надежду, что мы свидимся там, где нет печали. Мое последнее тебе слово: Господь с тобою! Я произношу его в первый раз, обращаясь к тебе.

Агния перекрестила Фабиолу. Фабиола упала на колени и целовала с рыданиями руки Агнии...

Судья сидел на своем кресле посреди форума. Вокруг него, несмотря на ранний час, толпились любопытные. Среди них почти все заметили в тот день двоих — мужчину и женщину. Мужчина стоял, прислонясь к колонне, закутанный в плащ, перекинув конец его за плечо, так что плащ скрывал почти все его лицо; женщина, высокая, стройная, благородной наружности, стояла, накинув длинную, расшитую золотом и шелками мантию, которая обвивала ее стан и величественными складками падала к ее ногам. Лицо ее было скрыто под длинным, густым покрывалом. Эта мантия походила по своей роскоши и изяществу на порфиру. В публике говорили, что такой благородной даме, какою казалась богато одетая незнакомка, неприлично находиться на площади в день казни. Рядом с неизвестной женщиной, одетой в дорогую мантию, стояла рабыня. Она, как и госпожа ее, скрывала свое лицо под густым покрывалом. Неподвижно, как статуи, стояли они обе, опираясь о мраморную тумбу. Агнию ввели на Форум.

— Почему на ней нет цепей? — спросил префект.

— Не нашли нужным, она смирна, как овечка, и идет за нами покорно, — сказал начальник стражи.

— Надеть цепи! — отрывисто приказал префект.

Палач выбрал самые маленькие наручники и надел их на руки Агнии. Она грустно улыбнулась, опустила руки, и цепи, гремя, упали к ее ногам. Руки ее были так малы, что они свободно проходили в наручники.

— Самые маленькие, других нет, — сказал палач, — она еще ребенок, какие тут цепи! — прибавил он сквозь зубы.

— Молчать! — закричал префект, и обратился к обвиняемой.

— Агния! — сказал он повелительно, — из уважения к твоему полу, летам, и учитывая дурное воспитание, которое ты получила с детства в христианской секте, я хочу спасти тебя. Подумай, прежде чем ответишь: откажись от ложного и вредного христианского учения и поклонись богам Рима.

Ей поднесли чашу с вином.

— Вылей ее только перед статуей Юпитера, — сказал ей один из солдат, сжалившись над нею, — вылей ее только! Они подумают, что ты отрекаешься, и отпустят тебя.

— Вылей ее только, — говорил ей сзади женский голос, — и подумай, что хочешь — тебе не помешают, бедняжка.

На лице Агнии выступил румянец, на глаза навернулись слезы; префект ждал, солдат держал перед ней чашу с вином и почти насильно всовывал ей в руки. Одно движение — и она спасена! Она войдет в свой дом, увидит старую мать... отца... друзей. .. Агния глядела на чашу пристально и вдруг протянула руку. .. но не взяла ее, а тихо отстранила от себя.

— Я не покривлю душой, — сказала она твердо — я христианка, презираю ваших богов и верю в единого истинного Бога!

— Казнить ее мечом!... Сию минуту!

Агния подняла руки к небу, опустилась на колени и склонила голову. Она взяла своими тонкими пальцами пряди длинных волос, разделила их на две части и свесила на грудь. Все замерли. Палач почувствовал, что его рука может дрогнуть... Девушка стояла перед ним на коленях, склонив покорно голову, со сложенными на груди руками, чья белизна так контрастировала с золотом роскошных волос. Палач схватил меч решительным движением, будто хотел скорее покончить с надрывающей душу сценой. Меч блеснул, как молния... и девушка-дитя упала мертвой. Белое платье подернулось пурпуровыми волосами...

Женщина, стоявшая вдали у колонны, услышав ропот толпы, вздрогнула и бросилась вперед. Она прошла через толпу прямо к убитой, сняла с себя богатую мантию и покрыла ею тело страдалицы. Отовсюду раздались рукоплескания. Толпе понравился этот знак женской нежности; но дама не двигалась с места. Обратясь к судье, она сказала:

— Префект! Я прошу милости. Да не притронутся руки посторонних к той, которую я любила больше всего на свете! Позволь мне взять ее тело, отнести его домой и похоронить там, где лежат ее предки.

— Не могу исполнить твою просьбу, — грубо ответил ей префект. — Катул! Прикажи сжечь тело и бросить пепел в реку. Для казненных христиан не может быть честного погребения.