Михаил Ишков - Валтасар

Они принесли в дар небожителям — кто золотоносному Митре, кто Мардуку, — кусочки жареного мяса, отлили богам немного вина, затем сытно поели. Когда же пришел мрак, и небо потяжелело от звезд, Нур-Сину припомнилась Луринду. Как она там, его смоквочка? Нашла ли наложницу, а может, свершилось чудо и дома его ждет жена с туго набитым наследниками животом. Вот была бы радость!..

Он вздохнул.

Кир поинтересовался, что печалит многомудрого Нур-Сина, и тот не удержался, поведал о своей беде, о наказании, которому подверг его Мардук, лишив любимую женщину желанного ребенка.

— Это что, возмездие? — спросил Нур-Син. — Или, может, испытание? — он пожал плечами. — Может, и так. Все равно обидно. К кому мне обратиться? К Митре, к Ахурамазде, к Яхве? К создавшему мир Мардуку, наконец? Не знаю. Сколько их богов? Наши жрецы говорят, столько, сколько звезд на небе, но что-то мне не верится, чтобы светила, блуждающие по небу, могли помочь мне. Священный огонь? Эта стихия тонкая, неземная, чуждая человеку. Слова Заратуштры весомы, я, конечно, готов пойти в бой, чтобы восторжествовал свет, чтобы моя Луринду была счастлива, чтобы мой дом огласил ребячий крик, но с кем мне сражаться? И чем?

Он замолчал, потом с грустью добавил.

— Надеюсь, я не досадил тебе своими заботами?

— Нет, благородный, — ответил сидевший по другую сторону костра правитель Парса.

Он жарил дичь на утро, при этом старался, чтобы языки священного пламени ни в коем случае не касались птичьих тушек, на глазах набухавших вкуснейшими румяными корочками.

— Я полон другими заботами, — продолжил царь, — но что значит разность наших интересов, стремлений, обязанностей, когда мы здесь вдвоем. Когда толкуем о главном, судим богов, спрашиваем себя — все ли покрывается их волей или нам, пусть даже осененным царской избранностью, следует дерзать и что-то брать на себя? Сначала доказывать себе и только потом другим, что есть добро и зло. Это, благородный Нур-Син, и есть величайшее наслаждение.

Он помолчал, потом признался.

— Ты мне сразу понравился, Нур-Син. Твое знание не обременительно, оно просторно, в нем вольно жить любознательному человеку, а я, поверь, действительно любознательный человек. Мой народ туп и дик, но он честен, благороден, храбр, значит, достоин лучшей доли, чем ломать спины на чужих, воевать за чужих. Я решил попробовать себя на другом отличном от повиновения поприще, и мои люди поддержали меня. Они верят мне не бездумно, не по принуждению, а с той же верой в свое предназначение, какая и мне не дает жить спокойно. Я спросил их, не пора ли? Они ответили, ты — царь, тебе решать. Если решишься дерзнуть, мы последуем за тобой.

— Выходит?..

— Да, многомудрый. Я решил отложиться от Астиага, и ты должен помочь мне. Я обращаюсь к тебе не как к любезному мне человеку, но как к послу великой и богатой страны. Могу ли я рассчитывать на помощь Набонида в борьбе с правителем Экбатан?

Нур-Син ответил не сразу. В душу въелась горечь, в то же время хотелось рассмеяться. Этот рассудительный юноша сумел обыграть его. Смутить, привлечь к сотрудничеству. Сначала проявил любознательность, потом спас от разъяренной толпы, затем подсунул провожатого. Теперь повел переговоры. Как все ловко получилось! Такова и была задумка молодого ищущего сильного? И все это ради грубого и дикого народа, который к тому же отличается гордостью и честью. Плевать на гордость и честь! Нур-Сина более беспокоила храбрость этого племени, их умение обращаться с оружием, справляться с конями.

Посол опустил голову, прикинул так и этак. Собственно, от него теперь мало что зависело. Если на Кира, как в свое время на Навуходоносора, обратили внимание боги, если судьба избрала его своим орудием, что могло изменить согласие или несогласие Нур-Сина. Не повезет этому, явится другой, более удачливый. Не этот, так другой грубый и дикий, храбрый и гордый народ подступит под стены Вавилона. Это была бесконечная дорога, по которой волнами ходили громадные толпы вооруженных, сплоченных в армии людей. Одно войско сменяло другое — ему об этом было известно более чем кому-либо другому. Время, очеловеченное и воплощенное в поступки людей, называлось историей — так учил мудрый Син-лике-унини. Лечь бревном на пути Времени-Зервана глупо и мелко.

Вот чем обернулось бегство Кира. Конфликт между дерзкой знатью и дряхлеющим царем, между упорным и все больше забирающим власть в свои руки Спитамом и другими членами царской семьи, обнажился. Ненависть вырвалась наружу. Если ему, многомудрому Нур-Сину, обидно, что он просмотрел, как это случилось, это пустяк, с которым можно смириться. Да, он допустил оплошность, но его победило Время. Не человек! Не Кир или Набонид!..

Он не сдержал усмешку. С другой стороны, заветной думкой Набонида являлся бунт против Астиага.

— Да, государь, — кивнул Нур-Син. — От имени своего царя я обещаю тебе помощь оружием и деньгами при условии, что в случае твоей победы Вавилон и Мидия вновь будут дружны.

— Я готов в этом поклясться!

— Тогда объясни, почему при первой нашей встрече ты утверждал, что горцы Хуме не посмеют совершить набег на наши северные земли?

— Таково было обещание Астиага. Армия застоялась, мы давным-давно уже не воевали. Когда Гарпаг и сочувствующие ему сильные поставили вопрос о необходимости насытиться добычей, Астиаг был вынужден согласиться. Он дал слово, что в ближайшее время мы обрушимся на Лидию, но только при условии, что Нериглиссар выступит вместе с нами. Со своей стороны сильные поклялись поддержать Спитама, которому Астиаг завещал престол. Это случилось за год до твоего приезда в Экбатаны, когда Нериглиссар крепко держал власть в своих руках. Затем он ушел к судьбе, его сын проворонил трон, к власти пришел Набонид, и Астиаг взял свое слово назад. Видал бы ты, как он гневался, когда ваши промотавшиеся негодяи принесли весть, что Лабаши закололи в собственно дворце. Тоже мне, претендент… — скривился Кир. Астиаг решил затеять большую войну с Вавилоном, что всем нам представляется безумным предприятием. На этом настоял Спитам. Он хочет при жизни царя избавиться от сильных в Мидии и в первую очередь от меня, так как я внук Астиага и имею такие же права на престол, как и он, муж его дочери. Мы не можем позволить губить страну, мы не можем допустить, чтобы на наших землях заправляли маги Спитама. Когда я говорил, что горцы не посмеют напасть на Харран, я был уверен, что Астиаг сдержит слово. Теперь, когда он его нарушил, когда он подтолкнул горцев Хуме на безумие, я больше не считаю себя связанным клятвой Астиагу.

К полночи небо затянуло тучами. На горы опустилась беспросветная тьма, стих ветер. В наступившей тишине особенно звучно потрескивали сучья в маленьком, поддерживаемом персидским царем костерке. Потрескивали все реже и реже, пока их голос совсем не стих. Только угольки еще слабо светились на костровище. Тогда, в подступившей к стоянке тишине послышались редкие шорохи. Скоро они обозначились как ритмичные слабые пошаркивания, словно кто-то невидимый, неспособный оторваться от земли, подбирался к ним из долины, где проходила торговая тропа.