Михаил Ишков - Валтасар

Она сняла покрывало с головы, обнажила волосы.

Нур-Син схватил ее за руки.

— Ну же! — настойчиво повторила девушка. — Потом ты сможешь объявить, что я нечестна, поэтому ты не хочешь брать меня в жены, и свадьбы не будет. Ты с легкостью исполнишь задуманное.

— О чем ты говоришь! — воскликнул молодой человек.

— О тебе. Будь мужчиной, Нур-Син.

Через неделю в храме Сина-защитника царственности был проведен свадебный обряд. Узнав о предстоящем семейном торжестве и получив приглашение, царский голова ворчливо заметил хранителю музея, что строптивость не самое достойное качество для придворного. Нур-Син не ответил, только поклонился в пояс. Уже у порога, после жеста царского головы, означавшего — убирайся вон! — дублал позволил себе сделать замечание.

— Для придворного может быть. Но не для злоумышленника.

— Ты о чем? — встрепенулся Набонид, потом с угрозой спросил. — С ума сошел?

— Нет, господин. Я оставляю жену на ваше попечение. Ее безопасность будет свидетельством, что поручение, которое я должен буду выполнить, идет от чистого сердца. Постараюсь объяснить свою позицию известным вам лицам.

Набонид вмиг успокоился, с нескрываемым интересом посмотрел на писца.

— А ты, оказывается, хват, Нур-Син, — он некоторое время размышлял, потом одобрительно кивнул. — Что ж, меня радует, что ты сумел позаботиться о собственных интересах. Это действительно удачный ход — оставить молодую жену на мое попечение. Ты прав, я постараюсь обеспечить ее безопасность, иначе ни Набузардан, ни Рахим не поверят ни единому твоему слову, а у тебя не будет причины держать язык за зубами. Я правильно понял?

— Да, господин.

— Отлично. Это мне начинает нравиться. Ступай.

Еще через неделю Амель-Мардук по совету слепого Седекии согласился послать своего дублала в Палестину, чтобы тот уговорил отца и тестя принять участие в инсценировке заговора. Только Закир протестовал. Он настойчиво уговаривал племянника — в Вавилоне никому и ни в чем не доверять. Набонид обоснованно возразил — как же тогда управлять страной?

На смену двумстам гвардейцам дворцовой стражи, отправленным в Иудею, в Вавилон пришел большой отряд греческих наемников, которые до той поры квартировали в дельте Нила, в пределах царственности фараона Амасиса. Они вошли в город в конце осени, в начале сезона холода, когда в народе начали упорно поговаривать, что новый правитель определился с азимутом и война с Мидией стала неизбежна.

Греки сразу были допущены во дворец, размещены в опустевших после ухода халдеев казармах, а начальник отряда Никандр, выходец с острова Лесбос, был проведен в царские палаты. Амель-Мардук в присутствии Седекии, Закира, Набонида и Даниила коротко побеседовал с Никандром, затем Набонид поставил задачу строго охранять дворец, перекрыть доступ в него любому незваному гостю, сменить систему расположения постов. Никандр сам должен был решить, когда и где необходимо выставлять усиленные караулы. Кроме того, Никандр получал чрезвычайные полномочия обследовать все помещения дворца. При этом грек был обязан согласовывать свои действия с хранителем государственной печати, дядей царя Закиром, а также с рабути Набонидом.

Прошла осень, затем зима. Жители страны двух рек больше не вспоминали о коротком, обильном добычей походе. Дворец, окружение царя за эти месяцы заметно отгородились от окружающего его города. В Вавилоне стало тревожно, одно за другим посыпались зловещие знамения. Таким нашли город вернувшиеся Набузардан, Рахим и Нур-Син. Набузардану и Рахиму было передано устное распоряжение царя ждать дальнейших указаний в своих домах. Те двести стражей, что ходили с ними в Палестину, были частично отправлены в отставку, частично размещены в лагерях, где квартировал городской гарнизон, кое-кого разбросали по соседним городам. Подобная мера вызвала нескрываемое возмущение в армейской среде, о чем недвусмысленно заявил раб-мунгу Нериглиссар на очередном заседании государственного совета.

Амель-Мардук спокойно выслушал речь первого полководца Вавилона, на следующий день ему было вынесено официальное порицание и запрет на появление в Вавилоне. Нериглиссару как ответственному за охрану северной границы было предписано «денно и нощно укреплять рубежи Вавилонии и следить за неприступностью Мидийской стены».

Сразу после отъезда мужа Луринду перестали пускать во дворец, и за эти полгода она сумела на подаренное во время свадебного торжества серебро обставить расположенный в Новом городе домик. После переезда Нитокрис и Валтасара в Летний дворец, где по распоряжению египетской царицы в одном из крыльев был проведен капитальный ремонт, Луринду часто посещал Рибат, а мать первое время жила вместе с дочерью.

После отъезда мужа молодая женщина два месяца с надеждой и страхом прислушивалась к себе, однако никаких следов беременности не обнаружила. Это обстоятельство очень печалило ее, желавшую встретить мужа известием, что ждет наследника. Удивительное случилось в середине зимы, когда в царской канцелярии получили очередное личное послание фараона Амасиса к своей «дальней родственнице» Нитокрис. Переводчик-писец к тому моменту ушел к судьбе, а оставшиеся в канцелярии сепиру неожиданно запутались с переводом одной из фраз, в которой упоминалась воля Рэ. Писцы, как ни старались, не могли объяснить, причем здесь воля верховного божества. Набонид, поразмыслив, решил послать за Луринду. Та растолковала место в том смысле, что верховный бог страны Мусри опекает ушедшего в царство мертвых прежнего владыку Египта Априя, и наследовавший трон Амасис благожелательно посматривает на союз с Вавилоном, так как этот союз являлся краеугольным камнем внешней политики прежнего правительства. Следующей ночью царский голова проконсультировался по этому вопросу с Нитокрис, которая подтвердила правильность толкования. С того дня Амель-Мардук на время отсутствия Нур-Сина распорядился считать Луринду его заместительницей.

Во время празднования Нового, второго в царствование Амеля-Мардука года (560 г. до н. э.), верхам Вавилона, и в частности Нериглиссару, стало окончательно ясно, что правитель окончательно отказался от политического наследия отца и деда и, невзирая на предостережения сильных, определился с выбором азимута. Своей главной целью, как сообщили верные люди, Амель объявил разгром Мидии — предприятие для знающих и опытных людей неизбежное, но явно преждевременное и в каком-то смысле фантастическое, угрожающее самому существованию государства. Причем царь планировал начать войну первым, завязать бои на границе, а это уже пахло безрассудством, если не глупостью. Оправдания подобному риску не было. Вавилон слишком крепко стоял на ногах, чтобы жертвовать благосостоянием страны, в которой уже забыли о голоде, толпах нищих и обездоленных, бесчисленных шайках грабителей, наполнявших страну в годы военных поражений, прихода захватчиков и потери независимости. И все ради укрепления трона терявшего последние капли уважения правителя? Прошло не более шести десятков лет, как последний ассириец был изгнан из Небесных Врат, но память о погроме, которому подверг город Синаххериб, о временах беззаконий, убийств и торжества чужаков, беспрепятственно грабивших, угонявших в полон мирных жителей, еще теплились в памяти старшего поколения. Еще жили семейные легенды, в которых оплакивались безвременно погибшие родственники. Понятно, что город, наслушавшись злых вестей из дворца, затаился. Женщины из бедных кварталов втихую, стараясь не привлекать внимания властей, принялись скупать соль, сушеные финики и прочую долго хранимую снедь. Всякую тревогу, страх перед неизбежным старались спрятать поглубже, в самую сердцевинку мыслей. О том, что случится, если придут мидийцы, думать не хотелось. Добра от диких горцев ждать не приходилось. В ту пору особой популярностью стали пользоваться таблички и пергаменты, описывающие злодеяния Синаххериба, до основания разрушившего Вавилон. Единственное, что оказалось не под силу ассирийскому кровопивцу, — это снести Вавилонскую башню. Так она и стояла несколько десятков лет уродливым глинистым курганом с едва сохранившимися намеками на ярусы, со сгоревшим храмом Мардука на вершине. Этот образ особенно поражал воображение горожан. Неужели кто-то мог всерьез покуситься на жилище Бела? Как такое могло прийти в голову черноголовому, даже находящемуся в родстве с богами? Судьба Синаххериба была незавидна — он был убит собственными сыновьями.