Михаил Ишков - Валтасар

Он помолчал, затем после некоторого раздумья закончил.

— Завтра во дворце не появляйся. Сиди дома и жди сигнала. Если на крыше моего дома — знаешь, на угловой башенке! — встанет столб дыма, немедленно спасайся. Бросай все и беги в летний дворец к Рибату. Он тебя укроет, а Валтасар защитит. Нам бы только новогодний праздник пережить, потом Нериглиссар успокоится, одумается и приструнит щенка. По крайней мере, мы не теряем надежду вразумить его. Теперь все, отправляйся домой и готовь свою порченую в дорогу. Пусть едет налегке.

Перед самым рассветом в ворота дома Нур-Сина въехала арба, на которой арендатор привез хозяину земли оговоренные в договоре съестные припасы. В доме никто не спал. Луринду всхлипнула, горячо поцеловала мужа и, подталкиваемая Нур-Сином, направилась к арбе, где уже среди наваленных снопов соломы сидела перепуганная до смерти Нана-силим. Хозяин подсадил жену, подал мешок с рукописями, с которыми Луринду не захотела расставаться ни при каких условиях. Она загодя так и сказала мужу.

— Дедушкины пергаменты возьму с собой. Мало ли… Вдруг дом подожгут.

Нур-Син вздохнул.

— Не хотелось бы, чтобы иври прознали, что ты везешь с собой.

— Какая беда! Даниил уже, наверное, известил их. Это моя последняя надежда, Нури! Как бы глупо это не звучало, это моя последняя надежда! — с тихим исступлением выговорила она.

— Я не возражаю, родная. Мне так тревожно за тебя.

— Мне тоже. Может, поедешь со мной?

— Нельзя. Враги хватятся, начнут вопить о предательстве, о заговоре. Окончательно опорочат меня в глазах царя. Будет еще хуже.

На том и расстались.

Повозка выкатилась в проулок, затем на улицу, повернула к мосту. По дороге завернула в один из дворов, ворота которого оказались распахнутыми. Как только незнакомые, люди, с ног до головы укутанные в широкие, скрепленные на плечах накидки, закрыли створки, арендатор, обернувшись к женщинам, укрывшимся за снопами соломы, быстро выговорил.

— Госпожа, вам туда, — он кивком указал на стоявшую рядом нарядную повозку с крытым верхом. — Служанку вам доставят денька через два.

Луринду с мешком под мышкой вылезла из арбы, заглянула в темную полость повозки, вскочила внутрь, и экипаж сразу тронулся с места. Женщина осторожно примостилась на краешке сидения, огляделась, погладила пальчиком кожу, которой был обтянут экипаж. Кожа мягкая, царской выделки, нигде не щелочки, полость просторна, сидения мягкие. Тут она заметила напротив, в полутьме, чьи-то глаза, слабо ойкнула.

Мужской голос успокоил ее.

— Тише, Луринду. Держитесь, сейчас возница погонит изо всех сил. Мы должны до рассвета выбраться из города.

— Кто вы?

— Не узнаешь?

В следующий момент действительно коляска резко подалась вперед, мягко запрыгала, заколыхалась на ходу. Звонче прорезался топот копыт, следом тот же низкий бархатистый басок признался.

— Несчастный, чье сердце вы разбили.

— Балату, это вы?!

— Да, недотрога.

Луринду попыталась откинуть полу, прикрывавшую вход во внутреннюю полость, выскочить из тележки, однако Даниил, бросившись вперед, придержал ее. Руки у него были сильные, пальцы теплые, хваткие.

— Куда? Разве тебе надоела жизнь? И потом, женщина, неужели ты полагаешь, что я позволю себе дерзость по отношению к той, кто поселился в моих мыслях, забрал сон, лишил радостей жизни. Но это не все. Неужели ты вообразила, что я позволю себе воспользоваться твоим бедственным положением, оскорбить жену друга и внучку того, кому доверился пророк Иеремия. Хотя, признаться, мне трудно совладать с собой. Так что я буду молиться. Господи, за что мне муки такие?.. Нет не получается, — шепот его становился все жарче, все пронзительнее и скороговорчивей. — Создатель, за что наказываешь греховной страстью? Зачем смущаешь сомнениями? Зачем научаешь таким словам — как прекрасна ты, возлюбленная моя! Хороши глаза твои голубиные под кудрями твоими. Волосы твои — как стадо коз, сходящихся с горы Галаадской… О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь вавилонская! Округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук самого искусного из художников…

Луринду слушала его, с силой закусив губку. Потом, почувствовав во рту вкус крови, с неожиданной решимостью заявила.

— Нет, все-таки я сойду. Укроюсь у отца. Если уж мне суждено погибнуть, то хотя бы без срама.

— Именно так! Именно так, любимая! Я больше не стану смущать тебя недостойными речами. Не пускай меня в свой виноградник! Береги его! Братья мои поставили меня стеречь дщерь вавилонскую, а я увяз! Жажду ее кистей виноградных, вина ароматного жажду. Не слушай меня, Луринду. Я умею терпеть. Я всю жизнь терпел: и жену свою местную, несытую корову, отмеченную пролежнями и зевотой. И соотечественницу терплю. Злая она, жаждет мести. Спросишь, за что? За все? За то, что выселили нас, что не любят нас. За то, что дом мой и лоно ее для меня обуза. Знаешь, нас учил терпению сам Навуходоносор. Хочешь, я расскажу тебе про Навуходоносора, про то, как нас вязали десятками, как мы шли в сторону Иерихона. Хочешь расскажу, как кружилась голова, когда, взобравшись на перевал, я оглянулся и увидел крепость Давида, дымы над Урсалимму. Много дымов… Солнце в тот день светило щедро…

Он сбился с речи, что-то еще попытался сказать, потом с горя махнул рукой, прижал ладони к лицу. Всхлипнул. Так с прижатыми ладонями сидел долго, до самых городских ворот, которые раскрылись незамедлительно, благо, уже совсем расцвело. Никому из стражей не пришло в голову интересоваться у возницы нарядной, знатной коляски, которого к тому же сопровождали два всадника, куда он следует.

Когда оторвал руки от лица, оказалось, что он улыбается. Точнее, жутко скалится, молча изображает необузданное веселье. Все, мол, трын-трава!..

Луринду не удержалась и, потянувшись, погладила его пальцы. Даниил встрепенулся.

— Послушай, Луринду, мне бы не хотелось выглядеть перед тобой похотливым кобелем, ибо сказано в Писании: «Похоть же, зачавши, рождает грех». Твои вопросы — вот что смущает меня! И не твои они вовсе, я сам спрашивал себя, чем же мы, иври отличаемся от тех же халдеев. Я уже не говорю о египтянах. От ефиопов мы, конечно, отличаемся, но не настолько же, чтобы и их лишать слова Божьего. А уж вавилоняне и подавно нам родственники. Отсюда нас вывел Авраам. Но нет мне ответа. Даже наш старший, Иезекииль, услышав вопросы, которыми ты донимала меня, приложил палец к губам. Ответил только через сутки. Сказал — приведите мне эту женщину. Тебя поселят в его доме. Он очень уважаемый человек. Он слышал Иеремию. Его нельзя тревожить попусту. Творец награждает его снами, он знает больше меня, видит дальше меня, чем кто бы то ни был в верхнем мире.