Михаил Ишков - Сен-Жермен

У старого сарбаза тоже была семья — я отчетливо видел его прошлое был когда-то обширный клин земли неподалеку от Тебриза, что в южном Азербайджане. Пятнадцать лет назад он всего лишился. Налетели кочевники, старшего сына зарубили на глазах у матери, саму её обесчестили, дочь угнали в рабство. Зачем он должен жалеть неверную? Аллах послал ему награду — вот она, милость божья! Теперь, продав красавицу из Гюрджистана, он сможет, наконец, уйти на покой, построить дом, устроить в подвале вместительный сардаб, [72]вкушать челоу-кебаб, [73]лакомиться руяхи [74]и ширберендж. [75]

— Уходи, господин, эта девушка не продается. Она мне как дочь. Я отдам её в гарем Надир-хана и получу за неё столько туманов, что на арбе не увезти. В гареме великого и непобедимого светоча мира, — замысловато загнул старый перс, — ей будет хорошо. Наш повелитель силен по этой части…

Мы торговались с ним на татарском майдане, куда сгоняли двуногую добычу и куда уже, из царского дворца, спускались евнухи из сераля. Я обещал нагрузить ему арбу серебром — он ни в какую. Если бы не помощь Мирзы Мехди-хана, поговорившего с начальника фоуджа [76]тяжелой, вооруженной длинными ружьями пехоты, который пригрозил сарбазу лишением милости начальства, упрямый азербайджанец никогда бы не согласился. Здесь, в Тифлисе, командир полка мог рассчитывать на комиссионные от продажи Тинатин, а в Исфахане ищи ветра в поле.

Мы столковались, я отсчитал золотом, дукатами. Успел вовремя, схватил девушку, поволок её мимо подходивших, видимо прослышавших о её редких достоинствах евнухах. Сердце начало успокаиваться, я наконец обратил внимание, какой шум и рев стоял на базарной площади. Вопили все — кто кричал, кто грозился, кто плакал и рыдал. Особенно были жалки мальчики, сбитые в стадо и связанные веревками. Один из них, изо всех сил пытавшийся сдержать слезы, выпятивший нижнюю губу, кудрявый, как черный ангел, насмерть поразил меня. Я уже было совсем собрался договориться и насчет него тоже, но в этот момент порыв ветра откинул окровавленное, измызганное покрывало, закрывавшее голову Тинатин. Лицо её обнажилось. Один из евнухов с елейно-улыбчивым, жирным личиком тут же подскочил ко мне. Закрутил пальцами. Я ответил.

— Нет. Мы ударили по рукам!

— Ты смеешь отказывать мне? — начал тот.

— Мирзо Талани! — окликнул меня Мехди-хан. — Вас ждет повелитель!..

Евнух отпрянул, и я ударил его ногой. Бил со всей силы, расчетливо, между ног. Боли-то он все равно не испытывает. Не ударь я его, евнух счел бы, что дело с покупкой Тинатин нечисто. Не такой уж я великий господин, чтобы сам Надир-хан звал меня для беседы. Получив удар, он охотно скрючился. Все встало на свои места.

Я доставил Тинатин в родной дом. Хозяин, заметно осмелевший и за недостатком ума набравшийся некоторой наглости, попытался было отрицать необходимость возврата долга, но я заставил пойти его к войсковому кади, где была составлена заемная бумага, по которой он обязывался уплатить мне в рассрочку ту сумму, которую я потратил на приобретение его дочери.

В ту ночь мне как никогда нужна была женщина. Я выбрался в ночной город, решил найти шлюху. Только ни в коем случае не мусульманку — тогда меня бы немедленно заставили принять ислам. Таковы порядки на востоке. Город будто вымер, пришлось отправиться к Мирзо Мехди-хану. Своего слугу Шамсолла я оставил внизу, предупредив, что скоро выйду. Не тут-то было. Мирза был уже изрядно навеселе. На мой вопрос, как может верный последователь Мухаммеда употреблять вино, ответил.

— Быть в Гюрджистане и не отведать местных напитков, значит, лишить себя ба-а-альшого удовольствия. Если вместо шербета, мне поднесут «кровь шайтана», я отмолю этот грех. Аллах милостив… Проходи, фаранг, расскажи какую-нибудь занятную историю. Застолье предполагает забвение дурного, тем более, что теперь тебя ожидает важное событие. Тебе придется жениться на этой юной грузинской пери. [77]Иначе… — и он чиркнул себя большим пальцем по горлу. — Но ты не огорчайся, — добродушно добавил он, — сейчас мы пригласим местных красавиц, и ты отдохнешь душой и телом. Не беспокойся, тебе приведут христианку. Можешь проверить, есть ли у неё крестик…

Уже ближе к утру, собираясь покинуть дом Мирзо Мехди-хана, оказавшегося крепким на выпивку, как русский драгун, я припомнил последние слова Надир-хана, сказанные в конце того важного, распахнувшего дверь установлению братства между народами, разговора.

— Кто такой Каюмарс? — с трудом ворочая языком, спросил я вконец осоловевшего Мирзо.

Тот удивленно глянул на меня и переспросил.

— Каюмарс?.. Странные видения иной раз посещают тебя, фаранг. Это первоцарь персов. Основатель самой ранней династии иранских властителей. Тело у него было наполовину человечье, наполовину птичье.

Отоспаться в тот день мне так и не удалось. В доме Каралети-швили, по-видимому, не были знакомы с такими понятиями как тишина, покой. Впрочем, как и во всем Тифлисе… Как только прошел первый страх перед персами, когда были похоронены погибшие и солдаты принялись бойко торговать награбленным на армянском базаре, майдане и в темных рядах; когда оказалось, что царь Таймураз по-прежнему занимает свой дворец; когда, наконец, тифлисцы решили, что голове его ещё долго торчать на плечах, город ожил. Заголосили уличные торговцы, заверещали во дворах дети, завопили служанки. В доме Деметре то и дело доносилось визгливое: «Манана! Манана!..» Дальнейшее я уже не мог разобрать. Даже не пытался… В тот день я от всей души ненавидел Восток. Все случившееся со мной вчера отчетливо прорезалось в памяти. В который раз я пытался и не мог понять смысл брошенной напоследок Мехди-ханом фразы. Что за странная интрига закручивалась вокруг меня?.. Зачем я должен жениться на Тинатин? Кому это понадобилось? И почему именно на этой, слишком юной для меня девице? Супружеские узы не для меня. Мне было известно мое будущее — пусть отрывочно, с некоторой долей двусмысленности, перспективы казались смазанными, проявлялись расплывчато, — и все равно ни в одном из редких сновидений пророческого толка я не видел себя рука об руку с дамой. Тем более с Тинатин!.. Тем не менее тревога легла на сердце. В этот момент очередной вопль: «Манана! Манана!..» — заставил меня вздрогнуть. Я было совсем собрался наказать проклятием эту голосистую служанку, но вовремя остановился. Я не сразу поверил себе — это же голос Тинатин!

В соседней комнате завозился слуга.

— Шамсолла, — окликнул я его. — Умываться!..

Шамсолла, омусульманенный армянин (в душе, как он утверждал, сохранивший верность вере предков) засуетился, распахнул дверь. Я встал с постели, накинул халат из малинового бархата-махмаля, заглянул в деревянный ларец с припасами. Вот несчастье — у меня кончались запасы французского мыла! В Персии очищают лицо и руки с помощью какой-то вонючей гадости, вываренной из овечьего сала и золы странно пахнущих трав. Тинатин, высокая, стройная, с легким румянцем на щеках вошла в комнату. В руке она держала медный кумган. Шамсолла, поджидавший её у порога, последовал за ней с тазиком.