Валентин Пикуль - Бесплатный могильщик

– Ну, что скажешь, Иваныч, нешто я такая бездарная?

Лужков ее авторского самолюбия не пощадил:

– Да что тут сказать, государыня? Наверное, хорошо…

«С этим сказанным хорошо лицо Лужкова никак не сообразовывалось, показывая мину насмешливого сожаления». Конечно, императрица поняла цену его «похвалы» и вскочила:

– Философ несчастный! Смейся, смейся, кривляй рожу свою, а вот погоди, как театр откроется да поставят пьесу мою с актерами, так небось мой «Федул» будет от публики аплодирован.

Лужков против этого не возражал:

– В этом нисколько не сомневаюсь, ваше величество. Публика будет даже рыдать от восторга, ибо автор-то ей известен. Кто ж осмелится сомневаться в таланте своей императрицы?

– Да пропади ты пропадом! – И Екатерина удалилась…

В конце января 1793 года женщина рано утром пришла в библиотеку, молча протянула Лужкову пакет из Франции, и он прочел донесение посла о том, что Людовик XVI гильотирован. Лужков вернул пакет обратно – со словами:

– В этом, что произошло, не усматриваю ничего странного.

– Как? Свершилось ужасное злодеяние, а ты… спокоен?

Лужков, понимая волнение женщины, услужливо придвинул для нее кресло, сам уселся напротив и сказал так:

– Ваше императорское величество, чему же мне удивляться, если все отрубили голову одному? Напротив, вызывает большее удивление именно то, что один облечен правом отрубать головы всем , и я не перестану дивиться тому, с какой готовностью люди протягивают под топор свои шеи…

Екатерина вскочила, в дверях разразившись бранью:

– Да чтоб ты треснул, проклятый! Я ему деньги плачу немалые, словно генералу, он в моем же дворце ест-пьет, да еще смеет радоваться, когда монархам головы рубят… Тьфу ты! Недаром «светлейший» тебя в трактире отыскал. Жаль, что умер «светлейший», а то бы я вас обоих обратно в трактир отправила!

Две недели они после этого случая не разговаривали. Потом встретились и посматривали один на другого косо. Екатерина все-таки не выдержала и улыбнулась. Лужков тихо спросил ее:

– Ваше величество обиделись на меня?

– А ты на меня? – спросила она его в ответ.

И их отношения вернулись на прежнюю жизненную колею.

Павел I, вступив на престол после смерти матери, грохоча ботфортами, сразу навестил библиотеку Эрмитажа, поговорил с Лужковым о книгах, потом напрямик спросил библиотекаря – желает ли он и далее служить при его величестве?

– Если служба моя будет угодна вашему величеству.

– Да ведь все знают, что я горяч… Не боишься?

– Нет, не боюсь я вас – даже «горячего».

Разом взметнулась трость в руке императора:

– Как ты смеешь не бояться своего законного государя?

– Не боюсь, ибо уповаю на справедливость…

Трость опустилась, ударив по голенищу ботфорта:

– Хвалю! Молодец. Хорошо мне ответил… Я достаточно извещен от матери, что ты человек добрый и умный, я всегда уважал тебя, – сказал Павел, – но… Нам с тобой под одною крышею не ужиться. Проси у меня что хочешь. Я ни в чем не откажу тебе, а жить вместе нам будет трудно…

Далее случилось невероятное – такое, чем очень редко может похвастать российская история: Лужков вернул в казну государства более 200 000 рублей – серебром и золотом, которое не было даже оприходовано в конторских журналах, об этой сумме никто и не знал, и он, титулярный советник, мог бы спокойно присвоить эти деньги себе… Павел I был поражен:

– Скажи, Лужков, чего желаешь в награду за сей подвиг?

– Едино лишь отставки себе желаю.

Павел I указал – быть Лужкову в чине коллежского советника.

– Говори, чего бы хотел еще, кроме пенсии?

– Хочу места на кладбище, что на Охте, дабы мне там клочок земли отвели, я жилье себе выстрою.

– Никак помирать собрался?

– Нет, жить буду. Чтобы помочь всем убогим…

Павел отвел для него двести сажен земли кладбищенской, на Охте же был выстроен для Лужкова домик, в нем он приютил двух отставных солдат, у которых никого близких на свете не осталось. Сколько бы ни собралось нищих возле ворот кладбищенских, Лужков ни одного из них не обделял милостыней – из своей пенсии. Сам же он с солдатами кормился в ближайшей простонародной харчевне. Каждый день по три часа он писал, а написанное солдатам не читал и никому не показывал…

Пережил он и Павла I, а в царствование его сына Лужков – день за днем – копал на Охтенском кладбище могилы для бедняков, ни гроша за свой труд не требуя. С отрывания могил Лужков начинал Божий день – с лопатой в руках его и заканчивал.

В этом он усматривал «философию» своей жизни.

Он умер, а записки его бесследно исчезли.

Упомянув о пропаже лужковских мемуаров, А. М. Тургенев заключал: «Потеря эта весьма важна для летописи нашей».