Елена Хаецкая - Мишель

Неожиданно Мартынов остановил коня и неловко завертелся в седле, пытаясь повернуть животное и поехать в обратном направлении.

Остановился и Васильчиков, красиво откинувшись в седле, приблизился к своему товарищу.

— Куда вы?

— Назад, — сказал Мартынов. По его бледному лицу стекала вода, такая прозрачная и неживая, что и само лицо казалось под нею мертвым. — Туда…

— Для чего? — спросил Васильчиков строго.

Мартынов вдруг быстро повел полными дрожащих слез глазами из стороны в сторону:

— Я там… черкеску забыл.

— Что, правда забыли? — нахмурился Васильчиков.

Мартынов с покаянным видом кивнул.

— Где? Там?

— Возле… тела… — сказал Мартынов.

— Плохо, — проговорил Васильчиков, оглядывая темные небеса. — Однако за ней вы сейчас не поедете. Отправляйтесь домой.

— Но ведь черкеска… возле тела, — слабо возразил Мартынов.

— Пошлете за ней завтра человека, — сказал Васильчиков. — Скажете, без черкески вам к коменданту явиться невозможно… Впрочем, у вас ведь, кажется, есть еще одна, белая… — Он чуть сжал бока коня коленями, надвинулся на отставного майора и навис над ним, высокий, тонкий, как хлыст, светленький далее в этом вечернем, послегрозовом сумраке. — За той вашей черкеской я после съезжу…

— Нет, я лучше сам… — Мартынов беспокойно озирался, всматриваясь в ночную темноту.

— Что это вы задумали? — тихо и неожиданно близко произнес Васильчиков.

Мартынов молчал. Потом пошевелил губами — голос как будто опоздал: губы уже сомкнулись, а в воздухе тихо прозвучало:

— К ним… горцам…

— С ума сошли? — загремел Васильчиков.

Мартынов глянул на него жалко и вместе с тем зло, как будто страшась наказания. Это показалось Васильчикову странным: как-то не ожидаешь увидеть смущение на лице античной статуи, подумалось ему мимолетно. Все равно как если бы мраморный Антиной вдруг смутился. Нечто против природы — будь то живая натура или же созданная искусной рукой ваятеля.

— Ничего с вами не будет, — сказал Васильчиков безжалостным тоном. — Поверьте. Ничего не будет. Нужно возвращаться в город. Сразу ступайте на квартиру и ни с кем не разговаривайте.

— Меня ведь арестуют, — глухо пробормотал Мартынов.

— Вот и хорошо, — сказал Васильчиков. — Посидите пока в остроге, наберитесь терпения, а потом я скажу вам, что говорить и как поступать. Потом.

Он потянул за повод мартыновского коня, и оба вновь поехали в сторону Пятигорска.

Спустя несколько времени Мартынов крикнул своему спутнику:

— Надо врача прислать!

Васильчиков промолчал.

Мартынов повторил — настойчивее:

— Надо врача прислать, хоть для формы, иначе ведь это будет убийство!

— Это и есть убийство, — сказал Васильчиков.

Но о враче мысль засела в его голове — поскольку оставался еще Мишка Глебов, — и потому по дороге, едва лишь показались первые строения, они свернули к дому одного из медиков.

Вышел хмурый лакей, недовольный отчаянным стуком в дверь и ставни и вместе с тем — выкриком, донесшимся с господской половины: «С ума они посходили, что ли?!»

— Чего надобно? — спросил хмурый лакей.

— Врача, быстро! — сказал Мартынов. — Раненый за городом, у подошвы Машука!

— Сейчас, что ли? — спросил лакей, почесав за ухом.

— Что там? — надрывались с господской половины. — Филька, что там? Чего хотят?

Явился доктор — в домашней куртке, недовольный.

— В такую погоду, — сказал Васильчиков, извиняясь, — мы и сами понимаем, что это невозможно… Но, может быть…

Доктор поразмыслил мгновение и покачал головой.

— Нет смысла, — проговорил он сквозь зубы. — Везите на квартиру, где хоть горячая вода есть… Я буду. Только позовите и скажите, куда ехать.

— Дом Чилаева, — сказал Мартынов. — Знаете?

Доктор кивнул и без лишнего слова скрылся в глубине дома.

— Этот не поедет, — молвил Васильчиков, снова садясь на лошадь.

— Надо найти дрожки, — сказал Мартынов. — Перевезем… в дом придут.

Васильчиков покосился на своего спутника, однако промолчал. Они проехали еще с полверсты и наконец нашли извозчика. Мартынов остался в седле; о чем Васильчиков разговаривал с извозчиком и сколько предлагал ему денег за поездку по такой дьявольской погоде в горы — осталось неизвестным; только славный малый кивнул головой и отправился запрягать лошадей.

Васильчиков приблизился к Мартынову.

— Подождем здесь, — предложил он.

«Здесь» — было на почтовой станции, где в изобилии имелись тараканы, во всем сходный с тараканами местный лакей и очень жидкий чай в стаканах. Все эти блага окружили обоих, но не произвели ни малейшего впечатления: Мартынов расхаживал по тесной комнатке взад и вперед, высматривая что-то, одному ему известное, в темном маленьком оконце, а Васильчиков сидел неподвижно и наблюдал за ним без особенной тревоги.

Однако спустя полчаса все переменилось: извозчик вернулся и, еще не распрягая лошадей, с дороги, закричал:

— Ехать невозможно: колеса вязнут!

Васильчиков быстро встал, вышел на крыльцо.

Дождя больше не было, но под ногами страшно хлюпало. Мартынов показался вслед за своим товарищем.

— Что? — спросил он.

— Поищем другого, — отозвался Васильчиков и быстро, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.

Они снова двинулись в путь.

— Помещик Мурлыкин держит биржевых лошадей! — крикнул им в спину добросердечный извозчик. — Может, у него спросить? У него и линейка получше!

— Слыхали? — обратился Васильчиков к Мартынову.

Тот кивнул безмолвно.

— Вы, голубчик, ни о чем пока не заботьтесь, — с неожиданной ласковостью сказал ему Васильчиков. — Ступайте к себе, хорошо? Я распоряжусь. Я и к Мурлыкину съезжу. А вы — ступайте.

Мартынов снимал комнаты во флигеле дома генеральши Верзилиной вместе с корнетом Глебовым. Когда он вернулся к себе, Глебова там уже не было.

Где теперь Михаил Павлович и куда отправился, Мартынов не знал. Он повернулся в комнате несколько раз, плохо понимая, для чего это делает; затем зажег свечу и сразу с какой-то мучительной растерянностью уставился в зеркало, озарившееся теплым, покойным светом.

«Уходите же, вы сделали свое дело». Мартынов повторил эти слова несколько раз, пробуя их на звук, — на русском и на французском, так, как они были сказаны в первый раз. В обоих случаях они заключали в себе непонятную сладость. Как от гниловатого яблока откусить, согнав с него сладострастную осу, — честное слово!

В детстве Мартынов любил, чтоб яблоки непременно были подгнившие. Нарочно их околачивал или мял, катая ладонью о стол, а после оставлял на пару часов. И сейчас ему мучительно захотелось такого яблока. «Какие глупости в голову идут», — подумал он, приглаживая бритую на горский манер голову. Немного отросшие светлые мягкие волосы щекотали ладонь.