В. Кобрин - Иван Грозный

Так что автографов Ивана IV в нашем распоряжении нет. Правда, есть гипотеза Д.Н. Альшица, согласно которой царь Иван собственноручно правил текст летописного свода, посвященный событиям начала 50-х годов XVI века. Однако это предположение принято далеко не всеми исследователями. Ученому удалось несомненно доказать, что правка была произведена по приказу царя, отражала его стремления к целенаправленной переделке задним числом исторической действительности, но чья рука держала перо, которое зачеркивало один текст и писало новый - царя или одного из его приближенных, - пока предмет научного спора.

Отсутствие автографов царя Ивана даже породило точку зрения о том, что он не был автором тех произведений, которые считаются принадлежащими ему. Этот взгляд отстаивает американский ученый Э. Кинан, автор ряда работ по истории русской средневековой письменности. Кинан отрицает не только авторство Грозного, но считает стилизацией XVII века и произведения Курбского. Однако гипотеза Кинана (впрочем, сам он считает ее доказанной) встретила обоснованную критику и советских, и зарубежных (в том числе американских) ученых, указавших на существенные пробелы в аргументации этого автора.

Опровержения построений Кинана базируются на тщательных исследованиях по выявлению разных редакций произведений Грозного и Курбского, изучению их соотношения, на сличении текстов Грозного и Курбского с теми, которые, по мнению Кинана, послужили фальсификатору основой для создания вымышленного текста. Но есть и еще один аргумент. Кинан не придал значения стилю произведений Грозного. Между тем мы располагаем такими его посланиями, которые дошли до нас не в составе рукописных сборников XVII века, а в официальных документах XVI века - послания английской королеве Елизавете I, шведскому королю Юхану III, опричнику Василию Грязному. В них явно ощущается стилистическое единство с остальными произведениями грозного царя. Таким образом, авторство Ивана Грозного сегодня уже сомнений не вызывает.

Первое, что обращает на себя внимание при чтении произведений царя Ивана - это его широкая (разумеется, на средневековом уровне) эрудиция. Для доказательства своих положений он совершенно свободно оперирует примерами не только из истории древней Иудеи, изложенной в Библии, но и из истории Византии. Все эти многочисленные сведения у него как бы естественно выплескиваются. Он прекрасно знает не только Ветхий и Новый Завет, но и жития святых, труды "отцов церкви" - византийских богословов. Болгарский ученый И. Дуйчев установил, что Грозный свободно ориентировался в истории и литературе Византии.

Поражает память царя. Он явно наизусть цитирует в обширных выдержках Священное писание. Это видно из того, что библейские цитаты даны близко к тексту, но с разночтениями, характерными для человека, воспроизводящего текст по памяти. Цитаты эти так обширны, что Курбский даже иронизировал над тем, что царь цитирует не, как принято, отдельными строками и стихами, а "зело паче меры преизлишно и звягливо, целыми книгами, паремъями (обширными отрывками. - В. К.), целыми посланьми". Впрочем, и сам Курбский признавал, что знает царя как человека, "священнаго писания искуснаго".

Думается, сочетание больших природных способностей, интеллектуальной и литературной одаренности с властолюбием способствовали развитию в царе Иване некоего "комплекса полноценности", превосходства над жалкими "людишками", не знающими того, что ведомо царю, не умеющими так выражать свои мысли, как умеет царь. Не только отсюда, но, возможно, и отсюда проистекало глубокое презрение царя к людям, стремление унизить их достоинство.

Умение царя взорвать литературный этикет средневековой письменности ярко проявилось в его переписке с Курбским. Курбский был, несомненно, очень талантлив, но оставался целиком в рамках литературной традиции. Он в совершенстве владел стилем средневековой риторики, подчас даже переходя к своеобразной ритмической (или, быть может, слегка тронутой ритмом) прозе. Вот, например, отрывок из его первого послания царю Ивану (чтобы подчеркнуть ритм, я позволил себе чисто условно разбить его на строки)

Почто, царю,

силных во Израили побил еси

и воевод, от бога данных ти

на враги твоя,

различными смертьми расторгл еси

и победоносную святую кровь их

во церквах божиих пролиял еси

и на доброхотных твоих

и душу за тя полагающих

неслыханные от века муки и смерти

и гоненья умыслил еси,

изменами и чародействы и иными неподобными

облыгая православных

и тщася со усердием

свет во тьму прелагати

и сладкое горько прозывати?

Что провинили пред тобою

и чем прогневали тя

кристьянскии предстатели?

Царь Иван тоже владел стилем средневекового "плетения словес". Не менее четкий, чем у Курбского, ритм слышен в таких строках царского посланиях

Ты же, тела ради,

душу погубил еси,

и славы ради мимотекущие,

нетленную славу презрел есн,

и на человека возъярився,

на бога возстал еси.

Торжественно звучит будто выкованная из металла речь царя:

"Не дожидаютца грады Германские бранного бою, но явлением животворящего креста поклоняют главы своя".

И сразу вслед за этим пассажем, писанным самым высоким стилем, словно видишь усмешку царя Ивана:

"А где по грехом, по случаю, животворящего креста явления не было, тут и бой был. Много отпущено всяких людей: спрося их, уведай".

В другом случае длинное рассуждение со ссылками на учение фарисеев, с цитатой из апостольских посланий внезапно заканчивается грубой и разговорной фразой:

"Что же, собака, и пишешь и болезнуешь, совершив такую злобу? Чему убо совет твой подобен, паче кала смердяй?"

Грубость выражений царя Ивана исключительна, но она стилистически оправдана, ибо разрушает этикет. Так, царь Иван нарочито снижает высокую патетику Курбского.

"Уже не узриши, мню, лица моего до дни Страшного суда", - пишет царю Курбский.

"Кто бо убо и желает таковаго ефиопскаго лица видети?" - отвечает Иван IV.

Характерно в этом плане второе послание Грозного Курбскому, то, где шла речь о "градах Германских". Послание это было написано (или, вернее, продиктовано) в особо приятной для царя Ивана обстановке. В 1577 году русские войска, которыми на этот раз командовал сам государь, взяли в Ливонии город Вольмар, тот самый, из которого отправил свое первое послание Курбский. Да не просто отправил, а с вызовом подчеркнул:

"Писано в Вольмере, граде государя моего Августа Жигимонта короля, от него же надеюся много пожалован быти и утешен от всех скорбей моих".