Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды

Испугавшись этой темной загадочной птицы, один солдат не выдержал, поднял ружье и прицелился. Однако выстрелить не успел. К нему подскакал пожилой казах — один из тех, кто неотлучно пребывал возле вельможной кареты, - и наотмашь вытянул его камчой. Солдат упал, выронил ружье, и оно, ударившись о землю, выстрелило.

Солдат вскочил, выхватил саблю, бросился к обидчику. Но хорунжий Безруков преградил ему дорогу.

Казаки не понимали, о чем так гневно говорит широкоплечий смуглый казах, но они видели его яростное лицо и тотчас же схватились за ружья. Лишь рыжий, который недавно тряс Сидора за плечо, оставался безучастным к этой внезапно вспыхнувшей ссоре. Он вынул из-за пазухи тетрадь и начал что-то в нее записывать, время от времени поглядывая на беркута.

Наблюдая за своими товарищами, раскрывшими от изумления рты, и за казахом, который никак не мог успокоиться и дрожал от гнева, Сидор Цапаев покачал головой и усмехнулся горько и недоуменно.

Был конец августа, и он давал о себе знать. По утрам было прохладно, в полдень сгущалась жара. Запахи степных трав начинали вытесняться душной вонью прогретой солнцем кошмы, тряпья, дегтя на колесах повозок, сыромяти, лошадиного и человеческого пота, табака.

Посол почти задыхался от этого чужого и неотвязного запаха. Случай с беркутом лишил его сна и покоя. Слава богу, хоть умолкли, притихли словоохотливые казахи, истерзавшие его уши своими разговорами с того самого дня, когда русское посольство покинуло Уфу. Тевкелев совсем истомился от необходимости все время говорить по-татарски и по-казахски.

Казахи сердито хмурились, уставились на высокую гряду вдалеке. Суиндык-батыр и вовсе потемнел лицом после того, как огрел камчой русского казака. Рядом с батыром скакал ясноглазый, с птичьим носом Мухамбетжан-ходжа. Он с беспокойством переводил взгляд со своего мрачного спутника на глубоко задумавшегося русского посла.

Перед мысленным взором Тевкелева стоял Суиндык, его вспыхнувшее яростью лицо в тот момент, когда он увидел, как солдат вскинул ружье. Суиндык резко оборвал разговор с послом и, пришпорив коня, кинулся к солдату.

«Да, печально все это, не случайно и опасно очень! — думал Тевкелев. Сейчас, когда казахи молчали и он получил наконец возможность спокойно поразмыслить, он почувствовал себя легче и непринужденнее. — Этот крошечный, рассыпанный но безбрежной степи народ привык, судя по всему, считать, что обязан оберегать от чужаков дичь, зверье, любую тварь... Все и всех обитающих здесь. Не способны, не могут защитить себя, спасти свои лихие головы от врагов, зарящихся на их землю, вынуждены к российской защите обращаться, и вот выкидывают эдакие штуки! Странные люди, непонятный народ. Обиделись на глупую выходку перетрусившего солдата. Верно говорится: не подходи сзади к коню, нрав которого не знаешь... Пишут прошение: примите, мол, в подданство, будем друзьями и союзниками, шлют к нам с края земли послов, а сами из-за пустяка выходят из себя! Горячие, необузданные головы...

Чему, впрочем, я изумляюсь? Не только два народа — двух смертных свести трудно, заставить жить в мире и согласии... Однако что же за сила заставляет эти два народа тянуться друг к другу? Облик, язык, вера и корни - все разнится. Что же тогда?»

Тевкелев немало повидал, немало уразумел, находясь на царской службе. Поэтому-то и охватила его дрожь, когда на службе, в Коллегии иностранных дел его известили: «Вас вызывает вице-канцлер Остерман». Первой мыслью Тевкелева было: с кем бы посоветоваться, к кому обратиться за разгадкой этого грянувшего как гром среди ясного неба вызова. Однако, прикинув, что в Коллегии никто из влиятельных людей не благоволил к нему особенно, Тевкелев решил воздержаться от расспросов.

На улице мимо него прошел высокий человек с пышными светлыми усами. Бережно, словно младенца, он нес в руках кипу свитков. Тевкелев тотчас же вспомнил о Кириллове — оберсекретаре правительствующего Сената.

Кириллов был выходцем из бедных крестьян и положения своего достиг трудолюбием, прилежанием и знаниями. Был он человеком осторожным, не всякому раскрывал объятия: жизнь научила.

«Примчусь я к нему взбудораженный, ну и что? Хорошо, если даст совет, — колебался Тевкелев, — а если — нет, ничего мне не ответит, промолчит? Человек он надежный, умеет держать язык за зубами, не станет расписывать другим то, что ему доверишь. Нет, не станет. Ивану Кирилловичу довериться можно!»

Их связывали взаимное уважение, интерес и понимание. Кириллов и Тевкелев никогда не выставляли напоказ свои чувства, но оба ими дорожили. Был и обычай: когда Тевкелев возвращался из дальних странствий, прежде всего он навещал Кириллова, ему первому рассказывал о том, что увидел и услышал в чужих краях.

Дом Кириллова был завален бумагами и книгами. Куда ни взглянешь — всюду свитки, бумаги, книги и географические карты. Больше всего в доме было, пожалуй, карт.

Однажды Иван Кириллович развернул перед Тевкелевым одну из них и сказал:

— Алексей Иванович, вся надежда на вас! Вашим словам и познаниям верить можно. Помогите мне разобраться, где находится река Сагыз — к востоку от Яика или к западу? - Он прервался, загадочно улыбнулся и продолжал: - Приключился тут у меня курьезный случай. Пожаловал ко мне один приятель, просидели мы с ним целый вечер, выпил он отменно. На мой вопрос о Сагызе ответил так: «Сагыз течет на востоке от Яика!..» На другое утро спозаранку кто-то давай колотить в мою дверь. Открываю — а это мой вчерашний приятель. И прямо с порога — каяться: «Иван Кириллович, вчера я, кажется, погрешил против истины. Пришел домой и все думаю: где же она, эта самая, гори она ярким пламенем, река? Вроде бы все-таки - на западе от Яика. Ведь почему я напутал-то? Беда или вина моя проистекает от тамошних казаков. Они, яицкие казаки, когда я был там у них, так мне обрадовались! А все почему? Потому что я христианская душа! Да и то сказать: так им опостылело лопотание басурманов в ушастых шапках, что они досыта наговорились с нами по-русски. А какая беседа без водки?.. Ведрами носили нам черную икру, горами клали ее перед каждым, а уж водки было, водки!.. Столько всего было, что я пожалел: почему бог так неразумно создал нас? Дал бы нам шесть желудков да шесть ртов, тогда бы мы могли управиться со всем этим изобилием!.. Очухался я от жуткого холода. Открываю я глаза - а вокруг вода, да еще с быстрым течением. А я — посредине реки, в одежде прямо, как был. Начал я тонуть, глубока и стремительна была та река! Уж не знаю, в брюхе какого сома очутился бы я и орал там благим матом, только когда нахлебался я воды, эти ироды, которые гоготали на берегу, вытащили меня на берег. Чего только не ляпнешь со стыда! Вот я и ляпнул: «Ох, и студеная вода в этом Яике! Аж ногу судорогой свело!..» Бормочу чепуху всякую, а сам выжимаю мокрую одежду, прикрываю срамное место верблюжьей попоной. А ироды те еще больше потешаются: «Что ты мелешь, Прохор! О каком Яике толкуешь? Это же Сагыз!»