Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды

«О аллах! Откуда у меня такие страшные мысли? Пусть ветер не подслушает и не донесет до кровожадного контайджи проклятые эти мысли!» — Абулхаир прошептал молитву, повторил еще раз, а когда начал в третий, чуть не задохнулся от неожиданности: на черную гриву холма и взлетел всадник. Он мчался, неистово погоняя коня. Случилось что-то недоброе! Может, беда с отрядом Батыра, отправившегося в Хиву? Судя по шапке, всадник не из людей Младшего жуза... Что он там кричит? Какой мерзкий голос! Такой же, как у гонца, принесшего весть о кончине Тауке-хана... Несчастье с Болатом?

Если бы кто-то погиб или умер, вестник переваливался бы с одного лошадиного бока на другой, бился головой о луку седла, царапал лицо и рвал волосы. Этот сидит прямо как кол. Но не умолкает ни на минуту. Неужели что-то затеяли джунгары?

— Вра-а-а-г! Вра-а-а-а-г! Вра-а-а-а-г напа-а-а-ал!

О аллах! Свершилось то, чего он больше всего боялся, чего с ужасом ждал.

Абулхаир выбежал из юрты, сжав в руке камчу, словно намеревался полоснуть ею гонца.

Хан взлетел на коня, отдал распоряжения. Послали гонцов за находившимися в походе Батыром и Бактыбаем, отправили гонцов в Каракумы к Букенбаю и в Кызылкумы к Есету. Помчались вестовые в разные концы, к другим баям. Наступила еще одна смутная, тяжелая пора в казахской степи. Днем на каждой гряде, на каждом холме застывали дозорные в черных одеждах, на вороных конях. Из конца в конец степи носились на вороных конях вестовые в черных одеждах.

Ночью на каждой гряде, на каждом холме горели костры, вознося к небу пламя и дым. Словно скользившие во тьме метеоры, пылали факелы в руках гонцов.

Будто вся земля горела, будто все небо пылало...

За три дня собралось войско и двинулось в сторону Каратау, Находившаяся теперь в руках врага гора словно вопрошала издалека казахских воинов, печально вглядываясь в них: «Когда же, когда вы освободите меня?»

Войско Младшего жуза вскоре вышло к западным отрогам неказистой горы, напоминавшей круп усталой лошади. Джигиты повернули коней к перевалу Сугундык. Перевал этот выводил к Сыганаку.

Ущелье пребывало в мрачном молчании. Со времен Аз-Жанибека и Керея оно поглощало и поглощало своим ненасытным чревом жизни, множество жизней.

С утесов с грохотом покатились камни — это убегали, прятались архары, потревоженные в их заповедной тишине, и таившиеся в зарослях прошлогодней куги кабаны. Защебетали, словно обрадовались чему-то, птицы; кукушки на ветках с любопытством вытягивали шейки. Вдоль тропинки, змеившейся по ущелью, пробивалась трава, источая запах свежести и жизни. Здесь еще царил мир...

Абулхаир, Букенбай, Есет и Батыр находились в глубоком раздумье. Враг движется со стороны Балхаша, значит, прежде всего джунгары сомнут, поглотят аулы Среднего и Старшего жузов. Потом скорее всего обогнут утес Кошкар-Ата и направятся на Туркестан. Нужно ждать, когда они разделят свое войско. Одни отправятся через тот же Кошкар-Ата, вдоль Арыси через Бадам — на юг. Другие минуют зеленое плоскогорье Кусеге, ударят по Баба-Ате и Сузаку и быстро продвинутся на юго-запад...

Да, недолго будет царить мир и тишина в Сугундыке! Не сегодня-завтра крики джунгар, что воронье карканье, разбудят эти скалы, нарушат их сон... Этот перевал нельзя оставлять без присмотра, здесь должны спрятаться вой-мм. Но как, выжидая, подстерегая врага здесь, можно выдержать, вытерпеть, не схватиться уже сегодня с врагом, с мучителями детей, женщин и стариков. Как?.. Поневоле пришлось разделить войско. Часть джигитов закрепится на скалах и нападет на джунгар, когда они пойдут в Сугундык. Часть пойдет вперед, навстречу врагу.

Укрывшись легкой дымкой, Каратау дремал. Пребывающим в своей тысячелетней дреме горам некуда было спешить. А люди суетились, сами спешили как на пожар м торопили, понукали своих коней.

Абулхаир обратил внимание, что Тайлан оторвался от поиска, умчался вперед. Весь день был он очень бледен, на его смуглом, обожженном солнцем лице, казалось, не осталось ни кровинки. Всей душой рвался Тайлан к своему аулу, расположенному около плоскогорья Кусеге. Жаждал взглянуть, увидеть перешагнувшего за восьмой десяток отца, любимого сына, красавицу Патшаим.

Тайлан готов был лететь к ним птицей, а у Абулхаира отчего-то похолодело, сжалось сердце, его пронзила щемящая жалость к другу. Он подумал: только бы стояла на исконном своем месте, у северного склона Каратау, юрта знаменитого на все три жуза бия Матэ и уважаемого всеми казахами батыра Тайлана! Только бы стояла целой и невредимой! Только бы аллах сохранил, уберег ее!..

Подъехал молодой джигит. Он был взволнован.

— Показалась пыль! Густая пыль! — прокричал он.

Абулхаир бросил взгляд вперед — там, все разрастаясь и разрастаясь, поднималась мутная пелена пыли. Она будто намеревалась соединить собою землю и небо. Неужели эта на глазах сгущающаяся пыль и есть та самая великая беда, которую казахи со страхом ждали много лет, гадая, нагрянет она в этом году или в следующем... Вот она и объявилась — беда, горе народное! Вот и приближается как тысячеголовый дракон, все пожирающий, все сметающий на своем пути!

Люди хмурились, молчали, выжидающе поглядывали на Абулхаира: что он скажет, что сделает?.. Что он может сказать? Какое значение может это иметь теперь? Думать и действовать надо было раньше! Не доводить страну до такого состояния! Привыкли ходить на длинном аркане и в просторных путах, не привыкли действовать умно и широко! Вот и гибнут теперь - и еще сколько погибнет! Казахи! Все слезы и вздохи теперь напрасны! Поздно! Остается одно: до последней капли крови биться с врагом. Так биться, чтобы прихватить с собой на тот свет хотя бы одного врага!

Абулхаир обратился к батырам:

— Добьемся ли мы чего-нибудь путного, если завяжем битву здесь? Совсем голая, открытая местность... Не лучше ли отступить к Сугундыку?

Батыры согласно закивали.

Пробравшись ложбинами и оврагами, прибыли остальные дозорные, сообщая, что джунгары приближаются.

Джигиты укрепились, затаились в укромных местах за скалами и кустарниками. Большое войско исчезло будто растворилось — среди густых зарослей и каменных глыб. В ущелье воцарилась тишина... Закуковала в зарослях кукушка. Греясь на солнышке, завели свои песни птицы. Лишь горные орлы парили высоко-высоко, и было в их полете напряжение, ожидание чего-то недоброго.

В горах стояли свежие, молодые, будоражащие запахи. На склонах распустились кусты челига, можжевельника. Справа и слева от бежавшего по дну ущелья ручья пробилась, как пушок на подбородке юнца, травка. Казалось, она бежала рядом с ручьем, вслед за ним, наслаждаясь веселой и забавной игрой. Еще чуть-чуть, и жизнь — ликующая весенняя жизнь — готова была вступить в полную силу.