Николай Задорнов - Война за океан

— Мы с тобой оба артиллеристы и оба будем защищать город! — сказал он брату.

На обеде у Завойко стало известно, что «Оливуца» получила распоряжение немедленно возвращаться в Де-Кастри. После обеда, в саду, братья обратились к Василию Степановичу.

— Дмитрий Петрович желает перейти в ряды защитников города, — сказал Александр Максутов. — Не могли бы вы, ваше превосходительство, способствовать ему?

— Вы хотите этого?

— Да. Но командиру нежелательно отпускать его.

— Я тронут вашим желанием. И даже сам хотел вас просить об этом. Так я могу ответить вам, еще не говоря с командиром «Оливуцы», что капитан-лейтенант Назимов согласен! И еще передайте ему, что я восхищен вашим самоотверженным поступком. И еще, что надо быть дураком и изменником, чтобы не отпустить артиллерийского офицера в Петропавловск в канун прихода врага!

Оставшись одни, братья продолжали разговаривать, сидя на скамейке под большой березой.

— Послушай, Митя, я хочу спросить тебя, — говорил Александр, — что за человек Василий Степанович? Ты, верно, уж знаешь его больше меня. Что же до меня, то он рядом с кузиной производит странное впечатление, хотя, признаюсь, и он мне симпатичен.

— Он не светский человек, но честен, умен, трудолюбив. Он не получил образования и не говорит по-французски, но это человек с железной волей.

— Но грубоват.

— Должен сказать тебе, что такие генералы были во время войны за освобождение и у американцев. У них был генерал, который не мог подписать фамилии на приказе, ставил чуть ли не кресты или какие-то значки, а вдребезги разбивал в сражениях образованных генералов-аристократов. А эти вышколенные столичные неженки презирали американцев. Завойко по-своему замечательная личность, и на его слово можно положиться. Поверь мне: при всех своих несуразностях он может стать великим человеком, и имя его не забудется.

— Я заметил, что он не любит Невельского.

— Это ахиллесова пята Завойко. Василий Степанович считает себя открывателем Амура, это его слабость, и он не может простить Невельскому, что тот описал реку. Завойко — человек горячий… Невельской, впрочем, и мне несимпатичен, может быть, потому, что со мной он насторожен всегда, зная, может быть, что я родственник Юлии Егоровны.

— Да, сила Василия Степановича иногда может обрушиться на что-нибудь зря, куда не надо, но она же может выразить себя в таком виде и с такой силой, что все будут потрясены.

— Во всяком случае, — сказал Дмитрий, — он трезв, и все, что я вижу тут, что он честно готовится к бою, и наш с тобой долг довериться ему вполне!

Утром Назимов явился к генералу.

— Первое, — заявил Завойко, — приказываю списать артиллерийского офицера Дмитрия Максутова, который должен обучать волонтеров стрельбе из орудий. Второе — имеете объяснить главнокомандующему, что «Аврору» выслать не могу. Да извольте подтвердить все, что я пишу вот в этом письме! Третье — извольте объяснить ему, что у вас на корвете пушки короткие, а у неприятеля, как мне точно известно, новые, длинные и ядро в сорок восемь фунтов. Стало быть, если «Оливуца» останется у меня вместо «Авроры», то неприятель уничтожит вас и пустит ко дну, не получив от вас царапины. А значит, корвет ваш тут не нужен. Если губернатору угодно оказать помощь, то пусть взамен вашего корвета пришлет транспорты с людьми, которые с ним спустились по Амуру. И может посадить на те транспорты вашу корветскую команду, если вам хочется принять участие в смертельной схватке. А ваш корвет без команды может оставаться на устьях Амура, и там он сохранится в целости. Вот вам мой приказ, где эти же самые слова написаны на бумаге. А за сим, дозвольте, ваше высокоблагородие, пожелать счастливого пути.

И в тот же день «Оливуца» ушла…

А на другой день с Бабушки сигналили, что идет купеческий бриг «Святая Магдалина» под гамбургским флагом.

— Слава богу, ребята! — объявил Завойко, работавший в нижней рубахе вместе с матросами и солдатами на мысу под утесами Сигнальной сопки. — Собирайтесь в кучу и становитесь на колени, молитесь богу. Это идет заказанный мной корабль с хлебом, ромом и прочими продуктами. А неприятель, очевидно, прозевал его. Но теперь у нас есть припасы и будет хлеб, и мы не пропадем.

Он решил, однако, что сначала надо отдать на пекарню старый запас муки, пролежавший года два на Камчатке, а свежую надо будет поберечь и кормить лучшим хлебом людей, когда начнутся бои.

О том, что на складе есть еще мука, на днях узнали все обыватели, когда было землетрясение и магазин, съехав с горы, развалился и пришлось носить муку на новый склад на глазах у всех.

«Где может случиться что-либо подобное? — думал Василий Степанович. — И при прошлых землетрясениях съезжали с горы то лавки, то казармы, о чем я писал в Петербург без объяснения причин, пусть догадываются сами и знают, что за земля Камчатка! А что прибыл Гаврилов, это хорошо. Он человек простой и без связей, но он солдатский сын и стоек, хотя все думают, что он вял, и хотя он друг моего врага Лярского, но лучшего командира на батарею я не желаю, и я найду ему место, где он будет героем и окажется незаменим!»

Екатерина Ивановна в черной кружевной шали, закрывавшей плечи и спину, шла под руку с мужем по гребню косы над прибоем. В июле месяце погода солнечная, но холодноватая и ветреная, как в Сибири в апреле. Вдали на кошке дотаивают черные льдины. Ветер метет песок через тропу, едва заметно натоптанную по высокому гребню. Так в пургу переметает снег через дорогу. Только волна морская, по-летнему веселая, бурная, могучая, время от времени накатывает снизу на отмель и затопляет ее, несется, разливаясь, вся в пене и ударяется в обрыв гребня, разнося по ветру водяную пыль и крупные брызги.

Сюда, на морскую сторону косы, ходила смотреть на прибой и слушать его шум Катя, когда была беременна. Теперь и это место, и шум, и вид прибоя, и волны, а может быть, со временем и само море будут напоминать о горе.

Вдали виднелся парус. Геннадий Иванович приостановился. Он давно заметил это судно. Из футляра, всегда висевшего у его пояса, он достал подзорную трубу и стал смотреть. Екатерина Ивановна ждала. Вид ее спокойный и кроткий. Лицо сильно осунулось, похудело и пожелтело. Глаза стали больше, и в них выражение недоумения. Катя знала, что муж ждет появления врага.

— Дай и мне посмотреть, — оживляясь, сказала она, когда Геннадий Иванович опустил трубу. Легкий румянец побежал по ее щекам. Как прилежная и умная хозяйка знает сад и дом, так и она знала все, что делается вокруг: море, течения, движение льдов, время хода рыбы, охоты на морских зверей, прилета и отлета птиц, колебания температуры, смену ветров, время прихода кораблей, прихода и ухода китобоев, их нравы. Ум ее запоминал все, чем интересовался и о чем говорил ее муж, она привыкла к здешней жизни и постигала ее, как бывает в те лучшие молодые годы, когда начинаешь жить. Она во многом разбиралась не хуже моряков. Живя на косе и постоянно бывая среди гиляков, она невольно усваивала некоторые их взгляды и привычки, находя их вполне пригодными для себя, как и многие образованные люди, попадавшие в среду туземцев. — А ведь это мистер Шарпер, мой друг, — сказала она по-французски, получив трубу от мужа, — я узнаю его по клотику [88] Клотик — точеный деревянный круг, надеваемый на конец мачты. На нем часто помещался сигнальный фонарь. …