Николай Задорнов - Война за океан

— Сейчас узнаем! — слыша эти разговоры, ответил Завойко.

Вдруг пароход дал свисток, стал медленно поворачиваться и, застучав машиной, пошел прочь от баркаса. И сразу же вся его палуба заполнилась множеством людей.

— Смотри, паря, поворачивает! — раздались голоса на батарее.

— Пошел обратно! Чужой! — воскликнул Маркешка, радуясь и тому, что пароход уходит, и тому, что есть же у нас такие смелые люди.

— Да, видать, попер обратно, — говорил казак-стихотворец Пешков, стоя в строю в резервном отряде стрелков. Всех, кто порослей и покрепче, отобрали в партии для штыкового боя.

— Сперло его! — подтвердил Алешка Бердышов. Он тоже в стрелках. — Наши выехали на баркасе, я думал, он выпалит из пушек и расшибет весь баркас. А он повернулся и пошел.

— Он хотел обманом взять, — стал объяснять Гаврилов.

— Это действительно, ваше благородие, понятно, обманом хотел войти и все пронюхать, — подтвердил канонир-аврорец.

— Попер, попер! — все еще кричал Алешка Бердышов, глядя вслед уходившему судну. — Ничего, однако, не рассмотрел!

На баркасе подняли весла. Через некоторое время и баркас поворотил и пошел к Петропавловску.

— Ну, так погодите! — потряс кулаком Завойко. Он обратился к матросам и казакам: — Видели, братцы, это англичанин входил под чужим флагом. Враг идет на подлость, а мы будем биться честно и, если придется, честно умрем. Постоим, братцы?

— Р-рады стараться! — гаркнули десятки голосов.

Маркешка чуть не плакал от радости, что губернатор в такой миг и так просто обращается. Он уже слыхал разговоры офицеров, что главная война не здесь, а в Расее, там схлестнутся сотни тысяч наших с их сотнями тысяч. И Маркешке обидно, что главное дело решается там, а не тут. А ему казалось, что главное дело должно решаться здесь. Вообще, как аврорских офицеров послушаешь, так, что тут ни делай, все, по их мнению, пустяки и дробь, а главное в Расее, там все делают лучше и по-настоящему. Так, между прочим, всегда говорили и Маркешке, когда он показывал приезжим свои ружья. «А здесь все даже очень уважают мою систему, — думал тогда он, — и Китай признал ее, и не просто по соседству, а уж есть десятка два китайцев, что моими винтовками бьют зверей».

Вот с ними приехал капитан Арбузов, расейский, и с ним инженер, и объявили они Завойко, что он очень глупо собирается воевать и портить свою армию, размешивая матросов с солдатами и мужиками да еще с дикарями из тайги. И что здесь вообще дело мелкое… На это им генерал сумел ответить.

Но что теперь делать, если их мало и врага еще не сотни тысяч? А Маркешка чувствовал все так, как будто именно здесь сошлись главные борцы. «Это мало важности, что нас мало. Если кто мне не нравится, то я могу с ним драться один на один и то для меня это будет самое главное».

Маркешку привезли на берег океана, он прошел по трем морям, видел Японию, Сахалин, пришел сюда, стоит на берегу под скалами у пушек, кругом бухты и вулканы, и это все Расея, и, видать, земля здесь богатая, не просто камень, но и всякая благодать, но более ее в воде, так как море полно рыбы и зверей, и сюда шибко поглядывают все кому не лень, ухватиться бы тут лестно! Он сам видел в море многочисленные суда китоловов, и что ни флаг, то другой. И вот пришел сюда флот и даже пароход, так как же, как же это дело не главное?!

«Ведь и Забайкалье наше навозные из Петербурга хулят: мол, место дикое. А золота из этого Забайкалья в Петербург везут караванами. Что было бы там с ними в столице без нашего-то золота. Эх, говорки! А забайкальцам объясняют: мол, ваше дело не главное, и Забайкалье, мол, земля для государства убыточная. И ружья, мол, делать не умеете как следует!» Маркешке так обидно, хотя он и знал за собой грех — ему всегда что-нибудь обидно, если не за себя, то за кого-нибудь другого.

Завойко попрощался с прислугой на батарее и ушел вместе со свитой в город. Казаки и прислуга батареи рассаживались покурить.

Алексей Бердышов долго не мог успокоиться. Того, что произошло, он никак не ожидал. Казалось бы, сильный должен хлестануть слабого. А пароход вроде благородный. Но на самом деле, была бы его сила, он бы не постеснялся.

Вот уж видно, как пароход вошел в проход между скал и, казалось, постоял в просвете, а потом вдруг совсем скрылся. Что-то снова засигналили с Бабушки, и на берегу на Сигнальном посту сигналы повторялись и передавались в город.

У людей настроение переменилось к лучшему, хотя все знали, что главное впереди. Казаки заговорили громче. Было что-то ободряющее в том, что баркас весельный так смело вышел к пароходу, а тот больше не посмел обманывать и повернул. Во всем этом был залог нашей правоты, и похоже было, что можно на самих себя надеяться.

— Не знаю, много у них силы за воротами? — спрашивал Маркешка.

— Паря, за воротами струны балалайки настраивают и, пожалуй, полезут к нам всей компанией в избу… Будем с имя плясать схватимшись, — отвечал урядник Скобельцын, родня усть-стрелкинского атамана.

— На море эскадра из шести судов! — говорил инженер Мровинский, сидевший на бревне и размышлявший о своей нелепой судьбе. Он очень оскорблен. Едва ступив на берег и осмотрев укрепления, он, желая помочь, заметил, что батарея на Сигнальном мысу не прикрыта, ядра будут бить в скалу и осколки посыплются на людей, утроят силу действия вражеской артиллерии. Завойко разнес Мровинского, отверг все планы, присланные Муравьевым; Арбузова, который хотел его тоже учить, губернатор вообще уволил, чтобы не мешал.

Теперь на батарее номер один работы шли день-деньской, люди кайлили, обрубали скалу, оттесняли ее. И сейчас надо поднимать всех на тяжелую работу. Но враг уже пришел, и теперь нет возможности что-либо сделать. Убрать отсюда батарею — Завойко слышать не хочет. А ведь она обречена… «И все эти мои спутники-казаки, с которыми шел я на «Двине», тоже обречены». Мровинский решил все же делать, что возможно.

— Если шесть судов, не знаю, много ли пушек, — толковал Маркешка. — Как он саданет нам в скалу, паря, и дождик пойдет каменный.

Большие суда подошли или малые — никто не знал. Федоровский, задержавшийся на батарее, стал объяснять Мровинскому, что он был на «Авроре» в Кальяо и какие суда видел там, высказал предположение, что они, верно, и пришли.

Маркешка уж не первый раз слыхал, как офицеры разговаривают между собой про англичан, и понял, что они со многими английскими офицерами знакомы и даже где-то вместе выпивали. «Где это было? Паря, черт знает. Где-то далеко! Не в Америке ли! Как драться будут? Знакомые, вроде анда [100] Друг (манчж.). , а надо драться! Ну что же, и так бывает. Бывает, что и с родней схватишься, и с женой поцарапаешься», — так думал Маркешка, утешая себя. Но он испытывал неприязнь к этим щеголеватым морским офицерам, которые не скрывали ни от кого, что знакомы с противниками, водили с ними дружбу и вроде была у них одна компания. В Усть-Стрелке тоже так бывало: с монголами с той стороны реки дружили-дружили, а потом дрались. Ездишь на ту сторону в Китай, косить и охотиться, а потом когда и подерешься. Но там же простая жизнь, необразованность, нет настоящих понятий, люди прощают друг другу, если после драки сделаешь угощение за обиду. «А тут же офицеры, и они нами командуют и учат нас ненавидеть врага и велят умирать». А на «Двине» Маркешка слышал разговор, что все цари и короли между собой родня и что война для них потеха. Получается, играют людьми, как пьяные богатые старики в бабки. Неужели так?