Конн Иггульден - Боги войны

Во взгляде Юлия была немая просьба. Он положил руку Бруту на плечо:

— Я ведь на родной земле, Брут. Мне претит убивать своих сограждан, и мои колебания простительны.

— У тебя есть выбор? — спросил Брут в ответ.

Юлий зашагал взад-вперед по истоптанной пшенице.

— Если я возьму власть… — Он на мгновенье замер, додумывая какую-то мысль, и быстро продолжил: — А может, объявить диктатуру Помпея незаконной? И я войду в Рим, чтобы восстановить республику! Именно так мы всё и подадим! Адан! Где ты? — крикнул Юлий через поле.

Секретарь-испанец уже спешил на зов.

— Вот и решение, Брут, — сияя, сказал Юлий. — Адан! Нужно написать письма всем римским офицерам. Прошло десять лет с тех пор, как я занимал пост консула. Ничто не мешает мне занять его опять. Сообщи всем — я объявляю незаконной диктатуру Помпея, которой не видно конца!

Юлий нетерпеливо ждал, пока Адан возился со своими табличками.

— Сообщи, что я уважаю суд и сенат и что я враг одному только Помпею. Напиши, что я с радостью приму любого, кто вместе со мной захочет восстановить республику и порядок, как во времена Мария. Я везу галльское золото, с помощью которого Рим заново возродится. Напиши это, Адан, и пусть также знают: я не буду проливать римскую кровь, если меня не вынудят. Я буду чтить обычаи, которыми пренебрег Помпей. Он ведь допустил, чтобы сожгли сенат у него на глазах. Боги показали, что не любят его.

Цезарь громко рассмеялся, а все вокруг стояли словно оглушенные. Их изумление развеселило его еще больше.

— Им захочется поверить мне. Они начнут колебаться и задумаются: а вдруг я и вправду борец за старые свободы.

— А это действительно так? — тихо спросил Адан.

Юлий резко повернулся к нему:

— Почему бы и нет? Для начала я покажу себя в Корфинии. Когда тамошний гарнизон сдастся, я всех помилую хотя бы для того, чтобы солдаты раструбили об этом повсюду.

Его веселье было заразительно, и, водя стилом по мягкому воску, Адан не мог не улыбнуться, хотя внутренний голос говорил ему, что нельзя поддаваться обаянию этого человека.

— Они не сдадутся, — сказал Домиций. — Иначе Помпей казнит их как предателей. Ты помнишь, как он поступил с Десятым легионом?

Юлий сдвинул брови:

— Возможно. Но если диктатор так поступит, мне же лучше. За кем бы ты пошел, Домиций? За человеком, который отстаивает законы и власть консулов и освобождает сограждан, или за тем, кто их убивает? Кто лучше годится править Римом?

Домиций медленно кивнул, и Юлий улыбнулся.

— Вот видишь. Кто посмеет осудить меня, если я проявлю великодушие? Это расстроит планы неприятеля, Домиций. Помпей не будет знать, что делать. — Юлий повернулся к Бруту, и его лицо выражало обычную решимость. — Сначала мы захватим гарнизон Корфиния, причем без кровопролития. Нужно нагнать на солдат панику, чтобы они утратили способность сражаться. Кто там главный?

Брут нахмурился. Он еще не пришел в себя — слишком быстро у друга изменилось настроение. Во время всего похода Юлия терзали горестные сомнения, а теперь он стал прежним, каким был в Галлии. Такая перемена настораживала.

— Лазутчики не видели знамен легиона, — сухо произнес Брут. — В любом случае, это командир высокого ранга.

— И честолюбивый, надеюсь, — ответил Юлий. — Хорошо бы вытащить солдат из города. Пусть туда подойдет Десятый в качестве приманки, а там посмотрим. Перехватим их в поле — и дело сделано.

Все вокруг, кто слышал разговор, поднимались на ноги. Люди собирали снаряжение и готовились выйти в поход. После мирной передышки солдат снова ждали опасности войны, и к ним исподволь возвращалось привычное тревожное состояние.

— Брут, я поведу Десятый к городу, а ты командуй остальными. Заморочим противника так, чтобы он никуда не годился. Посылай лазутчиков, и на этот раз пусть их заметят.

— Я бы и сам пошел, — сказал Брут.

Юлий на секунду опустил веки, потом покачал головой.

— Не сейчас. Будем поддерживать связь через экстраординариев. Если меня атакуют, ты мне срочно понадобишься.

— А если неприятель станет выжидать? — спросил Домиций, видя напряжение Брута.

Юлий пожал плечами:

— Тогда мы окружим его и выдвинем наши условия. Так или иначе — я начинаю поход за консульство и Рим. И пусть солдаты об этом знают. Они — римляне. Мы должны их уважать.

Агенобарб еще раз просмотрел распоряжения Помпея. Но сколько ни перечитывай — нет в них ничего такого, что позволило бы атаковать одичавших галлов. А между тем донесения лазутчиков ясно показывают: теперь самое время выступить и прославиться. Агенобарб разрывался между необходимостью подчиняться приказам и лихорадочной жаждой деятельности, какой он давно не испытывал. Приведи он этого мятежника в цепях — и Помпей простит все прошлые грехи.

Солдаты, которых сняли с дорожных постов, застав и фортов, построились под стенами Корфиния и ожидали приказа идти обратно. Смятение пока не проникло в их ряды. Лазутчики не успели разгласить, что враг гораздо ближе, чем предполагалось, но подобные вести обычно расходятся моментально, и скоро все об этом узнают.

Агенобарб провел пальцами по костлявому подбородку, помассировал припухшие веки — сказывалось постоянное напряжение. Сил у него больше, чем у противника — если верить разведке, — однако в донесениях упоминается еще о четырех легионах, идущих с севера, да и другие, наверное, уже близко. Возможно и самое худшее — солдат Агенобарба ждет засада.

Глядя на то, как выстроилось его воинство, командующий не испытывал радости. Большинству этих солдат не приходилось сталкиваться с противником более серьезным, чем горстка пьяных землепашцев. Несколько лет мира, в течение которых Цезарь покорял Галлию, подпортили римских солдат. Не такого войска желал себе Агенобарб для обретения славы, но иногда приходится довольствоваться тем, что послали боги.

На секунду Агенобарб даже почувствовал искушение забыть о приказе и поступить так, как привык за двадцатилетнюю службу. До Рима всего три дня пути… правда, тогда он упустит последнюю возможность. И над ним станут насмехаться младшие офицеры, если узнают, что полководец отступил перед войском вдвое меньшим, чем его собственное. Остальные галльские легионы в милях отсюда, а Агенобарб к тому же дал присягу защищать город. Но и спрятаться за стенами города при виде противника — не так представлял себе Агенобарб военные действия, идя на службу.

— Шесть тысяч человек, — прошептал командующий, любуясь шеренгами готовых выступить солдат. — Мой легион. Наконец-то.

Этими мыслями он ни с кем не делился, но когда прибывающие солдаты входили в город и Агенобарб считал их, то от гордости становился словно чуть выше ростом. За долгую службу ему довелось командовать не более чем сотней, и вот, хоть на несколько дней, он почувствовал себя равным прочим римским военачальникам.