Конн Иггульден - Боги войны

Клеопатра по-прежнему молчала; Юлий приблизился к кровати и провел загрубевшей ладонью по занавеске. Легкая ткань зашелестела.

— Фараон у нас, Клеопатра, — тихо сообщил Юлий и почувствовал, что царица замерла. Говоря, он одновременно отодвинул полог.

Клеопатра лежала на спине, как Юлий и думал, обнаженная. Тела царицы ничто не скрывало — только легкие тени. Кожа ее казалась золотой, а глаза совсем темными.

— Он не ранен? — спросила Клеопатра.

Юлий покачал головой, не в состоянии произнести ни слова. Взгляд его скользил по телу царицы, и Юлий вдруг обнаружил, что ему трудно дышать.

В следующий миг она поднялась и прижалась губами к губам Юлия. Он ощутил вкус меда и гвоздики, а ее аромат обволакивал и опьянял. Тонкие пальцы теребили застежки доспехов, и ему пришлось помочь. Нагрудная пластина упала на пол с грохотом, от которого оба вздрогнули. Еще несколько прикосновений нежных прохладных рук, и Юлий был раздет. Царица обняла его, привлекая к себе. Он простонал и опустил веки. Его руки скользнули к ее груди; он слегка отстранился и бросился на кровать, и занавеси балдахина вновь сомкнулись.

— Это и есть награда? — хрипло спросил он.

Царица медленно улыбнулась, водя ладонями по его телу, лаская шрамы. Глядя Юлию в глаза, Клеопатра грациозно перекатилась на живот и, когда он придвинулся к ней, жадно протянула руки к его пылающей плоти.

— Это только начало, — ответила она.

Перед самым рассветом Юлий прошел по нижнему коридору, кивком приветствуя стражников. Царя Египта заперли в кладовке, где раньше хранились сосуды с маслом. Окон там нет, двери прочные, и, стало быть, у Птолемея нет соблазна попробовать бежать.

— Как он себя ведет? — спросил Юлий.

Прежде чем легионер успел ответить, на них обрушился громкий поток ругательств — толстая дверь почти не заглушала пронзительный детский голос.

— И так уже несколько часов, господин, — сообщил легионер.

Юлий поморщился.

— Открой дверь. Я с ним поговорю.

Войдя, он увидел, что из этой комнаты тоже все вынесли. Тут не было даже кровати, ничего, кроме маленькой скамейки и ведра. На стене висела одна-единственная лампа, и в ее тусклом свете Юлий разглядел, что царь Египта весь перепачкан белой пылью.

Птолемей сложил руки на узенькой груди и с достоинством смотрел на своего похитителя. Ребра у него просвечивали. На щеках темнели пыльные разводы — видно, фараон утирал слезы.

— Доброго тебе утра, — поздоровался Цезарь, усаживаясь на скамью. — Когда принесут завтрак, я прикажу найти для тебя одежду и постель. Ни к чему тебе испытывать неудобства.

Птолемей молча продолжал смотреть на Юлия. При свете дня мальчик оказался еще младше. Лицо с изящными чертами, такое бледное, словно его никогда не касались солнечные лучи, искажала угрюмая ненависть. Темные, с длинными ресницами глаза — в точности как у Клеопатры. При мысли об их супружестве Юлий едва не передернулся от отвращения.

Цезарь помолчал, потом поднялся и произнес:

— Если тебе ничего не нужно, я вернусь к своим делам.

Он отвернулся, собираясь уйти, но Птолемей бросил ему в спину:

— Ты должен немедленно меня отпустить! — Латынь фараона была безупречной.

Юлий повернулся к нему, не в силах сдержать улыбку:

— Не могу, повелитель. Ты мне еще нужен.

— Чего ты хочешь? Золота? — Губы Птолемея презрительно искривились.

— Я хочу, чтобы Клеопатра вернулась на трон, — ответил Юлий, пристально глядя на мальчика. Однако, сказав, он сразу усомнился, что и вправду этого желает. До ночного свидания с Клеопатрой ему все представлялось ясным. А теперь мысль вернуть царицу в объятия брата уже не казалась привлекательной.

— Я так и знал — тут не обошлось без нее! — взорвался Птолемей. — Я так и думал! И ты думаешь, я соглашусь? Она обращалась со мной, как с ребенком.

— Ты и есть ребенок! — отрезал Юлий и тут же пожалел о своих словах. Он вздохнул и снова сел на скамью. — Наверное, приближенные выполняют любое твое желание?

Птолемей помедлил.

— Да — если оно не противоречит обычаям. — Фараон избегал взгляда Юлия. — Пусть я молод, но придворные почитают мой сан и происхождение. — Птолемей опять вспылил: — Твои люди вторглись в мои покои, ударили меня! Тебя жестоко казнят, когда…

— Как я заметил, Панек с тобой не очень-то считается, — пробормотал Юлий.

Птолемей сверкнул глазами:

— Ты ничего не знаешь о моей жизни, римлянин! Я юн, но я фараон! Я — воплощение бога. А Панек…

Он смешался, и Юлий, видя, что нашел слабое место, быстро заговорил:

— А Панек управляет страной. Думаешь, ты вырастешь, и советник уступит тебе власть? Напрасно. Произойдет несчастный случай: ты неудачно упадешь или заболеешь, и следующие несколько лет, пока подрастает другой фараон, будет править Панек. Я знаю, что такое жажда власти, мой мальчик. Можешь мне поверить.

Птолемей задумался над этими словами, а Юлий удивился самообладанию мальчика. Он ждал жалоб, слез, но пленник обращался с ним как с равным, а то и низшим. Фараон, конечно, еще ребенок, однако ум у него острый — Птолемей явно уже принял для себя решение.

— Панек разъярится, когда узнает о моем похищении, — задумчиво произнес фараон.

Юлий видел, что мысль эта приятна мальчику, и ждал продолжения.

— Тебе придется доказать ему, что мне не причинили вреда, или мой советник сровняет дворец с землей.

— Докажу, — согласился Юлий, — если тебе угодно.

Птолемей вопросительно посмотрел на него, и он продолжил:

— Быть может, ты и сам больше не захочешь иметь Панека при себе. Подумай. Я могу потребовать, чтобы твои приближенные отправились в изгнание, и ты будешь править вместе с Клеопатрой.

Темные глаза мальчика казались непроницаемыми. Юлий слишком мало знал Птолемея и не понял — убедил он его или нет.

— Для чего тебе это? — спросил Птолемей. — Ты увлекся моей сестрой? Или, быть может, возжелал моего тела?

Юлий едва сдержался.

— Будь ты моим сыном, я бы тебя отшлепал, — сказал он. — Впрочем, и теперь могу.

— Ты не посмеешь, — возразил Птолемей с такой спокойной уверенностью, что Юлий растерялся. Он хотел приказать, чтобы принесли прутьев, но остался сидеть, положив руки на колени.

— Ты был очень дерзок с Панеком, — упрекнул Птолемей. Фараон вспоминал об этом с удовольствием. — Он потом долго отлеживался, пил холодное питье, а рабы растирали его, пока его гнев не угас. Видно, римляне — грубый народ.

— Такой стервятник кого угодно выведет из себя, — пробормотал Юлий.

Напряжение мальчика немного ослабло, и Юлий понял: он на верном пути.

— Покажи мне свой меч, — неожиданно попросил Птолемей.

Не говоря ни слова, Юлий вынул гладий и протянул пленнику. Не ожидавший такого фараон удивился и, взяв меч, тут же направил клинок на сидящего консула.