Конн Иггульден - Боги войны

Юлий сердито покачал головой:

— Октавиан хочет, чтобы остаток жизни я продремал в сенате. Тем, кто помоложе, мы, наверное, кажемся стариками. — Юлий презрительно фыркнул. — И годимся мы только хлопать друг друга по спине да приговаривать: «А помнишь?..»

Брут смотрел на своего командира — такого подвижного и стремительного, загорелого почти дочерна. За месяцы, проведенные в Египте, Юлий стал значительно бодрее, однако своим воодушевлением он обязан вовсе не перспективе мирной жизни. И Юлий, и Брут десятилетиями терпели походы и лишения. А награда за это — всего лишь возможность отдохнуть. Ведь если бы Помпей не погиб или Риму угрожал бы Сулла, Юлий не стал бы и думать о поездке по Нилу.

Брут не мог любить по-прежнему человека, который простил его после битвы при Фарсале. И все же в Александрии он временами испытывал ничем не омраченную радость — Юлий, как и раньше, доверял ему командовать!

Полководец вздохнул про себя. Рим далеко, но нужно подумать о завтрашнем дне. Впереди еще много времени — постепенно люди забудут о его позоре, о его бегстве к Помпею. Юлий доверил ему командовать, а для легионеров это важнее всего. Пора заново начинать карьеру. В конце концов, Рим тоже выстроили побежденные, а не победители.

Брут не отводил взгляда от Юлия. Ему недоставало их прежней дружбы. Случались мгновения, когда казалось, что они понимают друг друга, как никто другой. А иногда его мучили прежние приступы болезненной ревности и гордыни. Со временем, вероятно, все станет проще.

— Египет — древняя земля, — неожиданно сказал Юлий, прерывая раздумья друга. — Здесь может быть второй Рим, другая столица империи. Я пока не совсем стар, и мне не поздно об этом думать. Впереди много дел, но на некоторое время я хочу обо всем позабыть и любоваться Нилом вместе с моей царицей.

Брут опустил голову, не зная, что сказать.

— Ты намерен взять ее в Рим? — спросил он.

— Думаю, да, — ответил Юлий, задумчиво улыбаясь. — С ней я заново родился. Если она будет рядом, я построю державу под стать империи самого Александра. И его город станет вторым сердцем моей державы.

Брут похолодел.

— Ты собираешься стать царем? Как Птолемей?

Юлий повернулся к другу, пронзая взглядом темных глаз.

— А как мне, по-твоему, называться? Я правлю Римом. А Рим правит всем миром.

— А что же с моей матерью? Бросишь ее так же, как Помпею? А Кальпурния? Разведешься с ней?

Юлий помедлил, не замечая, как нарастает гнев Брута.

— Об этом еще рано говорить. Когда вернусь — все улажу. Кальпурния, я уверен, не станет возражать.

— Зато сенат станет. Сенат не одобрит твоих планов, — тихо проговорил Брут.

Юлий рассмеялся:

— Они не посмеют спорить, друг. Они будут почитать и меня, и царицу. Я дам начало династии, которая возродит империю.

— Ты говоришь о своей дочери? — спросил Брут.

Юлий держался за каменный подоконник и сияющими глазами смотрел на город — так, словно был его хозяином.

— Не могу скрывать новость, Брут. Это выше моих сил. Я говорю о своем сыне — он скоро родится. Царица ждет ребенка, и ее предсказатели говорят, что она родит мальчика. — Юлий громко и радостно рассмеялся. — Это непременно будет мальчик. Должны же боги быть милосердны.

Брут слегка отступил. Терпение у него лопнуло. Никакая дружба не выдержит подобной гордыни. Даже здесь, в Египте, Юлий не насытил свое честолюбие. Теперь он явится в Рим, обуянный мечтами, которые и не снились его поверженным врагам. Ни Сулла, ни Катон, ни сам Помпей не заходили так далеко.

— А республика… — запинаясь, начал Брут.

Юлий покачал головой:

— Была хороша — в свое время. Я отношусь к ней с уважением, но свою службу она уже сослужила. Когда я вернусь в Рим, мы начнем создавать империю.

Нил нес барку царицы на юг, через орошаемые своими водами земли. Вспархивали в небо тысячи вспугнутых птиц, в воздухе висел громкий щебет. Шли на вечерний водопой стада, и между животными смело прохаживались белые цапли. Здесь, на Ниле, Юлию удалось сбросить с плеч груз многолетних забот. Много месяцев у него не случалось приступов, и он чувствовал себя здоровым и сильным. О далеком Риме консул не думал; мысли Юлия занимала Клеопатра.

Они занимались любовью, когда им приходила охота, днем ли, ночью ли. Вначале Юлию было трудно не обращать внимания на рабов, от которых их отделял лишь легкий шелковый полог. Клеопатра, с рождения привыкшая к присутствию слуг, подшучивала над смущением римлянина и поддразнивала его. Он не выдерживал, срывал с нее одежду и начинал покрывать тело поцелуями, и тогда смех царицы переходил в прерывистое дыхание страсти.

Шестнадцать весел — по восемь с каждой стороны — несли барку по водам Нила. Разрезая воду, их посеребренные лопасти играли словно брошенные в воду монетки.

Нил извивался по долинам и низменностям Египта, и не было конца этой реке. Временами Юлию казалось, что и плавание никогда не окончится.

Вечерами Юлий разговаривал с астрологом царицы — греком Созигеном, предсказавшим рождение мальчика. Первое время грека смущало внимание римского консула, но время шло, и они привыкли вести длинные беседы. Юлий жаждал получить от Созигена подтверждение того, что предсказания верны.

Вначале консул сомневался в правдивости предсказателей вообще, и все же его надежда постепенно перерастала в уверенность. Грек отличался острым умом, и Юлий беседовал с ним о многом — о движении планет, о сменах времен года, даже о календаре.

Созиген старался не показать, какого он невысокого мнения о системе римлян, и утверждал, что и египетский способ счисления дней в году имеет свои изъяны. По подсчету астролога, наиболее точное число — 365, а каждую четвертую весну следует добавлять еще один день. Юлий потребовал доказательств, и Созиген принял вызов. Он выкладывал на палубу перед собеседником исчерканные углем листы папируса до тех пор, пока от описаний движения планет у консула не зарябило в глазах.

В Риме было принято каждый год добавлять или отнимать дни — это решал верховный жрец, и простая и ясная система Созигена произвела на Юлия сильное впечатление. Консул сразу задумался о том, как бы принял сенат попытку ввести такой календарь в Риме.

Беременность Клеопатры становилась заметнее — она стала хуже переносить жару и в полуденные часы дремала в тени навеса. Юлию в это время оставалось только любоваться зловещими силуэтами крокодилов, затаившихся среди зарослей камыша в ожидании ибиса или теленка. Их молниеносные броски на добычу — единственное, что нарушало томный покой Нила. Поднимались и опускались серебряные весла, замирая лишь тогда, когда пурпурный парус наполнялся ветром. Когда жара была терпимой, Созиген развлекал Цезаря, рассказывая ему легенды. Удивительные истории овладевали воображением Юлия, и ему начинало казаться, что он тоже принадлежит этому проплывающему мимо краю, принадлежит его будущему.