Юзеф Крашевский - Граф Брюль

— Я лично ничего не могу иметь против Сулковского, но милость короля, которая заставляет меня быть еще смиреннее, его делает спесивым. Слыхали, как он иногда хвалился, что он все сделает, что только захочет, не только в государственных делах, но даже с нашим всемилостивейшим королем. Это очень могло быть.

— Гм! Ты говоришь, что это могло быть. О, да! Это могло быть, очень даже могло быть! — сказал король. — По правде говоря, он плохо понимает музыку и в картинах также ничего не смыслит. Ему лишь бы голые! Лишь бы голые!.. Но тише! Чтобы Гуарини не услышал. А какую Венеру он однажды принес, сколько я беды тогда набрался с королевой! Велела ее сжечь! А красивая была картина. Ну, и то правда, иногда зазнавался…

Не закончив своей речи, Август засмотрелся в окно, задумался и зевнул.

— А как ты думаешь, может ли это быть настоящий Рибер, которого вчера привезли из Венеции?

Брюль пожал плечами.

— Мое такое же мнение, как и вашего величества.

— Это может быть Рибер, — произнес невнятно король.

— Точно так, это мог быть Рибер, — подтвердил Брюль. — Но также может быть и il Frate…

— О! Это верно, что он очень похож на Frate. Брюль, а ты можешь судить о таких вещах?

— Научился при его величестве короле.

Август, очень довольный, начал расхаживать по комнате; потом приблизился к Брюлю и сказал ему на ухо:

— Королева желает, чтобы я его прогнал. Верно ей кто-нибудь шепнул, что он советовал мне затеять любовную интригу…

— Но никто в свете не может обвинять его величество в таких делах! — воскликнул Брюль. — Никто! Все знают о его примерной жизни.

— Я никогда не допущу, чтобы меня обвиняли в этом, — прошептал король, — никогда, никогда! Лучше, лучше… — и не мог докончить.

Брюль приблизился к нему и тихо сказал:

— Ни одна живая душа, никто не может обвинять ваше величество.

Он положил руку на сердце.

— Да, так должно быть, — прошептал Август и, еще понизив голос, сказал. — Ты думаешь, что он уже знает что-нибудь? Подозревает? А?

— Наверно, ничего не знает и знать не может, но если он постоянно будет здесь присутствовать, постоянно подсматривать, следить, тогда… кто же может поручиться за последствия?

Король встревожился.

— В таком случае его нужно удалить; да, так лучше будет, а ты мне его заменишь.

Брюль опять поцеловал руку короля.

Но, однако, на лице Августа выражалась печаль; он тяжело вздыхал; видно было, что ему тяжело расставаться с другом детства; в глазах его стояли слезы.

— Брюль, это уже решено, так хочет королева, Гуарини советует, ты тоже ничего не имеешь против. Но как же, как? Говори… но говори же!..

Министр опустил глаза на землю, палец приложил к губам и старался выразить большое затруднение.

Король следил за каждым его движением и ожидал, что он скажет.

Брюль вдруг резко поднял голову.

— Ваше величество, — заговорил он наконец медленно, — поводов к вашей немилости найдется довольно. Достаточно ему только припомнить, что он смел допустить себя к излишней фамильярности с своим королем. Я никогда не советовал бы поступать с ним слишком строго. Самый суровый приговор будет для него — удаление от особы вашего величества.

— Да, именно так, — согласился король, — я даже назначу ему маленький пансион.

Он взглянул на Брюля, тот подтвердил, что он говорил.

— Значит решено — изгнание, — прибавил Август. — А как это устроить?.. Я тебе поручаю все устроить! Чтобы я не имел с ним неприятного объяснения, никакого! Пусть себе уезжает…

Они еще долго разговаривали. Август был совсем счастлив, что ему удалось избавиться от лишних хлопот, взвалив их на чужие плечи. Наконец он произнес:

— Брюль, доложи королеве, что я хочу с ней переговорить. Если королева не молится, то рисует, а если рисует, то я могу к ней прийти.

Брюль тотчас же вышел.

Спустя пять минут король поспешно шел к жене. Действительно, он застал ее с кистью в руке.

Позади королевы стоял молодой артист в почтительной позе; она сидела у пюпитра с натянутой бумагой, на ней была начата голова Спасителя, которую рисовала августейшая артистка, иногда обращаясь за советом к своему помощнику. На самом деле, тут немного было ее работы, потому что в отсутствие королевы помощник исправлял неверные тени и неясные черты; но на другой день королеве Жозефине казалось, что все она сама нарисовала, а потому она была вполне довольна своей работой. Таким способом продолжалось рисование и в конце концов картина выходила произведением Жозефины, а весь двор прославлял талант своей королевы.

Когда король вошел, Жозефина даже не поднялась с своего места, а указала только на начатую работу.

Август встал за ней и долго с удовольствием всматривался в рисунок, который со вчерашнего дня еще не успел быть испорченным и потому совсем хорошо смотрелся; наконец, произнес комплимент и тогда сделал знак молодому художнику удалиться. Тот поспешно исполнил это приказание, кланяясь чуть не до земли.

Король, осмотревшись кругом, прошептал на ухо Жозефине:

— Итак исполнится то, что ты желаешь: мы удалим Сулковского. Об этом я и пришел тебе доложить.

Королева быстро обернулась к мужу с улыбкой.

— Но тише, больше ни слова, — прибавил Август, — пожалуйста, продолжай рисовать. Брюль все устроит, а я не хочу об этом беспокоиться.

— Да тебе и не следует, — сказала Жозефина. — Обратись к отцу Гуарини и Брюлю; они все исполнят.

Август не хотел больше говорить об этом и сейчас же обратил свое внимание на картину.

— Тени великолепны, могу поздравить, — сказал он. — Очень натуральны! Честное слово, Лиотард не нарисовал бы лучше; прелестно ты рисуешь… Только не позволяй портить этому художнику и не слушай никаких советов.

— Конечно, он мне только затачивает карандаш, — отвечала королева.

— Прекрасная голова! Если ты мне захочешь подарить, я повешу ее у себя, — и он вежливо улыбнулся.

Так как час обеда еще не наступил, то король поцеловав руку жены, вошел в свои комнаты и приказал изгнанному художнику поспешить на помощь королеве. На его лице теперь выражалось удовольствие, после того как он избавился от излишних забот и мучений. Он сделался иным человеком, нежели был вчера, лицо его прояснилось, на губах явилась улыбка; он мог дышать свободно и думать о чем угодно. Его не столько угнетала дума о Сулковском, сколько о нарушении его покоя. Он готов был пожертвовать человеком, лишь бы только поскорей избавиться от неприятного дела и ни о чем больше не знать. На вечер было дано распоряжение устроить стрельбу при факелах в цель. Брюль по поводу всех этих происшествий и случайностей совсем не отходил в этот день от короля и каждую минуту был готов явиться по требованию. Король, увидав его, рассмеялся и сказал: