Патрик Вебер - Катары

Вера наша не должна погибнуть…

Сам себе не признаваясь в том, Ле Биан чего-то ждал. Каждый вечер после уроков он торопился вернуться домой: не зазвонит ли опять телефон. Всего несколько секунд говорил он с той женщиной, но голос ее не давал ему покоя. Кто такая была эта загадочная Филиппа? Чего она хотела? Жуайё тогда так на него посмотрел (и был прав, в общем-то), что с другом Ле Биан об этом говорить больше не собирался. Но и тот был не слепой и уж конечно не идиот. Он понял: перемена в Ле Биане связана с той невероятной байкой. Впрочем, Жуайё решил особо не приставать: все дурацкие мысли когда-нибудь уходят — уйдет и эта.

В тот день Ле Биан вышел на работу с большей охотой, чем обычно. Пришло время рассказать ученикам о завоевании Англии, о подвигах герцога Вильгельма, показать гобелен из Байё. После пережитого в войну, после того, как он изучил этот бесценный памятник подробно, ему всегда хотелось поделиться своей страстью с молодежью. Всех этим предметом, конечно, не увлечешь, но если хоть пара человек заинтересуется, думал он, — время зря уже не потеряно. Больше всего на свете он любил делиться своими знаниями о родных краях, своей любовью к их истории. Хотя Ле Бианы происходили из Бретани, сам Пьер стал нормандцем, как кружка крестьянского сидра; он считал, что даже в такой якобинской стране, как Франция, пора уже возвращаться к своим местным корням.

Урожай 1952 года обещал быть добрым. Этим утром вопросы учеников сыпались, как из рога изобилия. Их интересовало все: смерть короля Эдуарда, предательство Гарольда, поход герцога Нормандского, битва при Гастингсе, как викинги укоренились на нормандской земле, как умер Вильгельм… Ле Биан такого даже не ожидал. Он был до того приятно удивлен, что вызвался устроить для класса экскурсию к гобелену. И ничего, что директор считал за лишнее вывозить учеников из стен коллежа, показывать им предметы на месте. У Ле Биана были свои, достаточно современные, взгляды на методы передачи знаний, и он был убежден в своей правоте.

Итак, домой он возвращался в превосходном настроении. Зашел в булочную и взял себе сладкого к завтраку. Это был превосходный яблочный пирог из тех, что, по его мнению, так же важны для нормандского культурного самосознания, как английский поход Вильгельма и гобелен королевы Матильды. Открыв тяжелую дверь подъезда в доме на Часовой улице и уже ступив на лестницу, он услышал голос:

— Господин Пьер!

Так его называла только непременная мадам Роше. Она всегда занимала свой пост — первая дверь по коридору налево, — и ничто в доме не могло скрыться от ее зоркости, усугубленной опытностью. Она, должно быть, наперечет знала всех женщин, переступавших этот порог и поднимавшихся на пятьдесят семь ступенек к вертепу демона-развратителя. Мадам Роше была богомольна и тем гордилась, осуждала современные нравы и считала своим христианским долгом обличать перед миром (а не перед миром, так хоть перед духовником) мерзости, невольной свидетельницей которых ей приходилось бывать.

— Господин Пьер, — повторила консьержка, выскочив из своей комнатки. — Мне для вас оставили пакет. Вы знаете, я должна вам сказать, этот пакет для вас оставили прямо у подъезда. Без марки и обратного адреса. Вы меня хорошо знаете, я человек осторожный — все это очень даже подозрительно! В наше время столько слышно о всяких ужасных событиях. К тому же у вас, знаете ли, вообще проходной двор.

— Спасибо, мадам Роше, — попытался оборвать разговор Ле Биан. Он чувствовал, что такой замечательный день уже испорчен. — Передайте мне, пожалуйста, эту посылку.

— Меня, конечно, не касается, что там такое, но если бы вы передали вашему корреспонденту, что посылки у подъездов не оставляют, было бы с вашей стороны очень, очень любезно!

— Непременно передам, — ответил историк, только что не вырвав пакет из рук консьержки. — Доброго вам вечера!

Ле Биан стал подниматься к себе. Если бы он обернулся назад, то увидел бы, как посматривает на него привратница в надежде, что он вскроет пресловутый пакет, не дойдя до двери. Любопытство мадам Роше подверглось тяжкому испытанию… Наконец, Ле Биан скрылся в квартире, первым делом отнес яблочный пирог на кухню, потом прошел в гостиную. Впервые за много дней он не посмотрел сразу же на телефонную трубку: новой загадкой стала посылка. Он представил себе, как консьержка прощупывала ее со всех сторон, как старалась угадать, что же там такое, и улыбнулся. Угадать, впрочем, было нетрудно: пакет прямоугольный, на ощупь твердый — очевидно, в нем книга. Впрочем, подумал Ле Биан, все еще расстроенный разговором с мадам Роше, она, быть может, и книжки-то в руках никогда не держала — у нее все мысли только о чужих амурах.

Испытывать собственное любопытство ему смысла не было. Он осторожно принялся вскрывать пакет, причем увидел, что запечатан тот очень надежно. Отправитель даже не поленился перевязать его крепкой бечевкой. Только через несколько секунд открылось заглавие. Четыре слова: «Крестовый поход против Грааля»; автор — Отто Ран. Ни имя, ни название ничего не сказали Ле Биану. О чем там может идти речь? Раскрыв книгу, историк заметил, что первое издание вышло в 1933 году на немецком языке. Полистав ее, понял: в ней говорится о катарах, о каких-то крепостях и, вероятно, о пропавших сокровищах.

Тогда он инстинктивно перевел взгляд на телефон. Вдруг зазвонит?

— Дринь!

Ле Биан одним прыжком подскочил и снял трубку:

— Алло! Слушаю! Ле Биан у телефона!

— Ух ты, как громко! — воскликнул в ответ ему Жуайё. — Слушай, ты сегодня, кажется, в неплохом настроении, не то что всегда. Не хочешь угостить меня в ответ? Долг, как говорится, платежом красен.

— Ты некстати позвонил, — ответил Ле Биан, жалея, что вообще снял трубку. — Нет, сегодня не могу. Понимаешь…

— Ты что, не один?

— Ну… в общем, да. Я тебе потом объясню.

— Ну давай, удачи тебе! — одобрительно хохотнул Жуайё. — Главное, ты опять пришел в норму. Я рад. А то боялся, как бы из-за этих катаров с тобой не вышло чего.

Ле Биан повесил трубку, уселся опять в кресло и принялся читать книгу, о которой прежде никогда не слыхал. Чтение обещало растянуться на всю ночь, и Ле Биан решил не дожидаться утра, чтобы отведать яблочного пирога.

В маленьком вагоне поезда-кукушки, который вез Ле Биана в Юсса-ле-Бен, было просторно. Историк сел напротив какой-то бабушки, которая пичкала своего внучка фруктами, бутербродами и галетами. Малыш ныл и отпихивался, бабуся не унималась. Больше рядом никого не было. Ле Биан думал про себя: немало еще должно пройти времени, чтобы люди его поколения забыли кошмар голода и нужды. Вот и у него за семь лет уже отрос животик; он мирился с этим, как с приметой возраста и осязаемым доказательством наступления мирных времен. Бабушка невозмутимо, как фермер, откармливающий гуся на рождественский стол, запихивала в мальчика очередной кусок хлеба с вареньем. Ле Биан достал из кожаного саквояжа книгу Отто Рана. Он еще и представления не имел, до какой степени эта книга перевернет его жизнь. Сначала он читал ее ночь напролет. На другой день перечел еще раз, сделал кое-какие выписки — без всякой системы, просто некоторые впечатления. Многое из того, о чем говорилось в книге, находило отклик в его уме. Он был поражен желанием автора связать религию катаров с одной из разновидностей арийского язычества — естественно, более древнего, чем иудеохристианство. По инерции он поискал в библиотеке еще что-нибудь об Отто Ране, но ничего интересного не нашел. Через пять лет после конца войны еще оставались такие призраки, которые лучше было не трогать, а жизнь малоизвестного историка-нациста не слишком тяжело тянула в общей массе тех ужасов, что выявились после войны.