Джон Робинсон - Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Последняя экспедиция в Шотландию принесла ему столь безоговорочную победу, что он выбросил шотландский вопрос из головы. Заставив всех дворян Шотландии преклонить колени и присягнуть на верность английской короне, он довел до их сведения, что отобрал священный Сконский камень – древний коронационный камень шотландских королей, согласно легенде служивший подголовьем самому Святому Иакову. И приказал столярам изготовить полку под сиденьем собственного трона в Вестминстере, дабы отныне восседать и на троне Англии, и на троне Шотландии. Сражения ради этого были столь кровопролитны и жестоки, что ни один шотландский дворянин не осмелился бы поднять руку на Эдуарда Английского.

Но теперь пришла весть, что некий юный шотландец незнатного рода, не имея никакого военного опыта, посмел бросить вызов английским правителям своей страны. Звали его Уильям Уоллес.

Затевая свои партизанские набеги всего с парой дюжин друзей, Уоллес взбудоражил простолюдинов, примыкавших к нему толпами. И вскоре возглавил воинство из десятков тысяч разъяренных шотландцев, упивавшихся каждым мгновением похода своего предводителя против английского господства. Уоллес, наделенный невероятным даром полководца, брал город за городом, замок за замком, пока даже самые осмотрительные дворяне не признали его вождем. Этот шотландский герой и воплощал проблему, с которой предстояло разобраться Эдуарду. Но прежде чем поворачиваться к Франции спиной, требовалось заключить с Филиппом Красивым нерушимый договор.

Пришли к соглашению, что вдовый Эдуард женится на сестре Филиппа Маргарите, а сын Эдуарда – первый принц Уэльский – женится на дочери Филиппа Изабелле. На пути окончательного улаживания дел стояло только одно: обручение принцессы Изабеллы с принцем Эдуардом требовало солидного приданого звонкой монетой, а денег-то у Филиппа и не было. И он обратился к своему другу, казначею тамплиеров Гуго де Перо. Брат Гуго с радостью почерпнул золота из переполненных сундуков ордена ради очередного займа Филиппу, пребывая под крайне ошибочным впечатлением, что чем больше король Французский задолжает рыцарям Храма, тем лучше. И даже не разглядел серьезную досаду Филиппа, что у французских тамплиеров куда больше наличности, нежели у короля. Увязнув в долгах тамплиерам, Филипп начал подумывать, как бы избавиться от этих долгов одним махом, не уплачивая их.

Возвратясь в Англию, Эдуард I усомнился в достижимости главной цели договора с Филиппом. Суть обручения принца Уэльского с Изабеллой Французской заключалась в том, что сын от такого брака мог унаследовать оба венца, объединив королевства Английское и Французское в единую, непобедимую империю. Проблема заключалась лишь в том, что теперь всплыло на свет извращенное пристрастие принца Эдуарда к мужчинам. Так что король Эдуард весьма сомневался, что удастся склонить сына к крайне нежелательной для оного близости, призванной породить наследника.

В Лондоне Эдуард послал за магистром тамплиеров Англии Брианом де Жэ и поведал магистру о планах прижать в Шотландии к ногтю выскочку Уильяма Уоллеса, попросив тамплиеров сразиться с ним за Англию. Магистр ордена не видел никаких препятствий к участию его рыцарей в совершенно мирской войне, не имеющей ни малейшего отношения ни к религии, ни к Кресту Господню. Уже многие годы воинам Храма было не с кем воевать. Просьбы о людях и средствах из ставки на востоке больше не приходили, ибо не было уже нужды в оных. Никто из венценосцев Европы, сколько им было ведомо, в крестовый поход не собирался, буде даже таковой провозгласит сам Папа, а Папе, в то время занятому совсем иными проблемами, было не до походов. Бонифаций VIII измыслил способ приумножить панскую казну – воспользовавшись случаем, выпадающим раз в сто лет. Будущий 1299 год знаменовал перелом столетия, и Бонифаций намеревался обратить обычный светский праздник в радостное торжество всего христианства. Откроются новые пути к отпущению всех грехов, куда более легкие, нежели крестовый поход. Полное отпущение грехов посулили всякому паломнику, пришедшему в Рим на пятнадцать дней с дарами для церкви.

Даже в приливе оптимизма Папа не предвидел такого нашествия паломников, принесшего Риму новый расцвет. Местные купцы и хозяева постоялых дворов не могли нарадоваться бойкой торговле, взмывшей до небес благодаря почти двум миллионам паломников. Два священника, стоявшие день и ночь напролет за алтарем храма Святого Павла понуждены были лопатками сгребать неустанный поток золота и серебра, возлагаемых на алтарь паломниками, с трудом проталкивающимися сквозь толпу, чтобы принести свои пожертвования.

Бонифаций VIII пребывал на верху блаженства, вспоминая слова, сказанные при возложении венца понтифика на его чело: «Прими тиару сию и ведай, что еси отцем князей и королей, владыкою мира, наместником Спасителя Иисуса Христа на земле». Вот теперь, воистину ощутив себя «владыкою мира», он соответственно обставил и свои выходы в свет. Облачившись в одеяния древнеримских императоров и облачив себя их регалиями, он выходил на улицы, предшествуемый двумя вознесенными в воздух мечами, указующими его верховную власть и над миром тленным, и над миром духовным, под возгласы герольдов: «Зрите! Аз есмь кесарь!».

Когда же юбилейный год остался позади, Бонифаций VIII занялся вопросом о том, как бы подостойнее приструнить Филиппа Французского. Филипп погрешил против Бога и папства, дав убежище отлученным Колонна и захватив церковные земли и средства, и посему Бонифаций созвал в Риме собор духовенства, дабы решить, как быть с непокорным французским королем. В ответ Филипп созвал собственный собор, впервые включавший и третье сословие – простолюдинов. До сих пор в соборах участвовали только первое и второе сословия, духовенство и знать, но Филипп жаждал добиться во Франции всеобщей поддержки. Дворяне и простолюдины без промедления признали королевский аргумент, что корона дарована ему Богом, а не Папой, как утверждал Бонифаций, увещевая французских кардиналов и епископов укорить Папу, встав за своего короля. Французское же духовенство оказалось в ужасно затруднительном положении. С одной стороны, они присягали на верность королю, но с другой, обязаны были хранить верность и Всеблаженному Отцу, повинуясь его повелению явиться на собор. Филипп же напрочь запретил кому-либо из французских прелатов посещать собор, призванный очернить их короля. А за ослушание они отвечали всем своим достоянием во Франции.

Гнев Бонифация VIII толкнул его на издание одной из знаменитейших и самых спорных папских булл за всю долгую историю христианства. Вопреки увещеваниям нескольких кардиналов, Бонифаций издал буллу «Unam sanctum» - самую решительную претензию Папы на вселенское господство из всех оглашавшихся как до, так и после того. Булла прокламирует, что Папа властен над каждым королем и императором на свете, равно как над каждым мужчиной, женщиной и ребенком на земле, подчеркивая, что «ради обретения спасения необходимо, чтобы всякое человеческое существо подчинялось Римскому понтифику». Вряд ли можно более решительно провозгласить о власти одного человека над всеми остальными; сие несомненно делало его «владыкою мира» – по меньшей мере, в его собственном воображении.