Лев Жданов - Сгибла Польша!

Отошла, села на коня и примкнула к Скотницкому; мимо российских отрядов, лесными топями, окольными трудными путями пустилась с ними искать какой-нибудь партизанский отряд позначительнее, чтобы продолжать борьбу.

С ней в отряд пошла и Рачанович, здесь же, конечно, очутились Цезарь Платер и Страшевич. Они зорко оберегали девушку, которая совсем извелась…

— Оставьте меня… Все погибло! Я хочу умереть… Нет сил биться, так на что мне жизнь? — часто повторяла Эмилия своим друзьям.

— На Вислу, на Варшаву мы идем, сестричка! Там и ты воскреснешь… И борьба еще там длится… Крепись, любимая…

Крепилась, но не долго Эмилия. На третий день после утомительных быстрых переходов, после ночлегов на сырой земле, в глухом лесу, изнурительная лихорадка огнем наполнила жилы девушки, мутилось сознание порой и тело ныло, болело так, что едва сдерживала стоны Эмилия. Чтобы не упасть с коня, она ехала между обоими кузенами, которые тесно прижимали своих коней к скакуну Эмилии, тоже истощавшему, похудевшему…

Наконец выехали из бора, узнав от встречных людей, что россиян близко нет.

В маленькой лесной деревушке, затерянной у берега небольшого, чистого озера, сделали передышку беглецы.

Последнее, что нашлось у бедных селян, снесли они в те избы, где расположился небольшой отряд.

Жадно едят люди, из деревянных жбанов пьют слабое пиво, и оно кажется им, измученным, голодным, лучше старых венгерских вин. Ничего не ест, не пьет Эмилия. В забытьи лежит в одной из хат почище… Бредит порою… и опять забывается.

— Проспит ночь — легче ей станет! — шепчет Рачанович Страшевичу и Цезарю, желая успокоить их тревогу, облегчить муку.

А сама и не улыбается… Тоже исхудала, побледнели даже ее румяные, ярко рдеющие вечно щеки… Только глаза кажутся еще темнее и больше.

И этих глаз она почти не сводит с пана Страшевича. Сейчас бы, кажется, руку отрубить дала, чтобы поднялась Эмилия, улыбнулась своему верному рыцарю, чтобы и он повеселел… А если бы они поженились, — она бы совсем была рада. Плясала бы на их свадьбе. Весело, много! А потом?.. Потом ночью тихо подошла бы к глубокому озеру и — тихо, неслышно… утопилась бы!

Так думает печальная девушка, сидя у постели больной подруги.

Утро настало… Но Эмилии еще хуже. Нельзя брать с собою больную. Но и отряду дольше оставаться тут нельзя.

Сломя голову прибежал пастушок с дальних полян при дороге. Казаки ночью ехали мимо… Уж он едва успел, песню пьяную услыхавши, коней подальше в лес угнал, а то забрали бы последних.

Потолковали, погоревали в отряде. Каждый подошел к раскрытому оконцу избы, поклонился "поручику-девице", богатырке Эмилии, как часто называли ее солдаты. Сели на коней и уехали все, кроме Рачанович.

— Мы скоро вернемся, если… живы будем! — сказали оба кузена. — Тут оставлять ее нельзя.

— Возвращайтесь скорее. А Эмильця к тому времени поправится… и возьмете нас… здоровых, веселых…

Улыбнуться друзьям старается девушка.

Но отвернулись скорее… поскакали за отрядом оба… Слезы сдавили им горло от этой улыбки. А мужчинам — стыдно плакать, кто же не знает этого!

Свой походный наряд, доспехи и вещи Эмилии закопала ее подруга. Одела больную в простое платье и сама обрядилась селянкой… Ходит за больною, лечит ее, как умеет… Бабка-знахарка близко в лесу нашлась… Много лет живет на свете старуха, разные травы знает. Подняла на ноги и панну. Совсем оживила красавицу! Только крови унять не может, которая порою у нее из горла идет. Никакие наговоры не помогают…

А Эмилия совсем притихла. И говорит мало. Сидит у окошечка или на завалинке, глядит на дорогу… Порою спросит подругу:

— Как думаешь, Марысю, живы они?..

— Живы, живехоньки, кохане мое? Я нынче и сон про них такой чудесный видела! Как Бог на небе — все живы…

— А скоро они приедут за нами?

— О! Уж теперь — совсем скоро! Увидишь! — как ребенка уговаривает больную Маруся. — Сама знаешь, прямо сюда им вернуться нельзя. Колесить кругом надо. Оттого и время идет! Пять дней уже минуло. Теперь — скоро!

Слабо улыбнулась Эмилия и снова молчит. Не напрасны были утешения Маруси. Этою же ночью постучали в оконце избы, где проживали обе девушки…

— Панна Маруся, — слышен женский голос, — не пугайтесь… К вам гости… Хорошие…

Вскочила Маруся с широкой лавки, на которой лежала, а Эмилия уже рядом с нею, хотя и в другой светелке спала.

— Они… они приехали… Одеваться скорее… Где оружие, где мундир? Оденемся… за нами приехали… Зови, впусти их!..

Маруся уже успела накинуть на себя платье, двери пошла отворять, огонь раздула кой-как на шестке, каганец засветила, впустила желанных гостей…

Два молодых парубка вошли, совсем простые… И руки в дегте, в грязи, чтобы не видно было, что очень барские…

А Эмилия, в светелке своей тоже одеться успевши, так им навстречу кинулась… Слов даже нет у нее… Плачет и смеется…

— Сестричка, здорова! Панна Маруся, как живете? Вот и мы…

— За нами, опять за дело, да? Сейчас! Едем… Я готова. И Маруся! Да где же мое все? — нетерпеливо спрашивает Эмилия. Даже ногою топнула.

— На дело… на дело! — успокаивает ее Цезарь. — Только не сразу. Выбраться надо прежде нам отсюда. Россияне кругом. Мы на левый берег Немана переправимся. А там…

— Ночь переждем, утром и в путь! — заговорил Страшевич, осторожно касаясь исхудалой руки Эмилии, словно желая утушить огонь нетерпения, которым охвачена она.

А самому даже страшно стало: так исхудала девушка…

— У нас и телега тут… пара волов… Все, как надо. Лошадей отнимут еще. А волов, да таких плохих, как у нас, — и не тронут.

Но она умолкла, поняв, что иначе нельзя… Что все делается для ее же спасения…

Благополучно на левом берегу очутилась через два дня вся компания. Но Эмилия снова ослабела, бредить стала…

На двор панский, к пану Игнацию Абламовичу в Юль-янов заехал воз, на котором сидела больная, склонясь головой на грудь к своей верной Марусе.

Вышел пан узнать, что нужно добрым людям… Подошел к высокому крыльцу парень постарше и вдруг, озираясь, не слышит ли кто, спросил на чистом французском языке:

— Владельца Юльянова имею честь видеть? Граф Цезарь Броель-Платер… если слыхали.

Вздрогнул Абламович, но сдержался… Для виду о чем-то громко потолковал с холопом, позвал жену, сам ей что-то шепнул не по-польски, а потом громко и говорит:

— Вот в город везли больную… к лекарю… Да ей совсем стало плохо дорогой… Позволь где-нибудь приютиться у нас в доме.

Нашлась чистая комнатка под крышей. Там положили больную чужие парни, сами со второй дивчиной уехали…

А скоро не стало больной крестьянки в доме. Прислуга верная у пана Абламовича… Поняли люди, в чем дело. Да молчат! Кто в Литве не знает Эмилии Платерувны? Кто не молился горячо в тиши ночной за эту отважную поборницу свободы, за героиню Литвы!..