Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта

Злая усмешка поползла по умному проницательному лицу страшного наркома. Нужна только выдержка. Как вот в эти минуты… Ведь там где-то судьба уже бросает свои костяшки: «чет — нечет», выигрыш — проигрыш… А пока там что — спокойствие и выдержка. Ягода быстрыми нервными шагами подошел к скрытому в стене большому несгораемому шкафу, повернул какие-то кружки и рукоятки и осторожно открыл дверцу. Этот его личный архив был устроен таким образом, что мог автоматически либо убить незнакомого с механизмом человека, либо мгновенно уничтожить все документы.

Ягода вынул из шкафа какую-то папку и сел за стол. Странная насмешливая усмешка опять промелькнула на его жестоких тонких губах. Темные глаза блеснули торжеством. Уже давно ему доносили, что один из первокласснейших военных летчиков, Благин, держит себя как-то странно. Тщательная слежка дала некоторые данные, по которым можно было предположить, что молодой человек переживает период каких-то внутренних колебаний и сомнений. Точных данных о его антисоветских настроениях не было… Благин был первоклассным пилотом, членом партии и безупречным солдатом. Агранов давно уже предлагал, в порядке профилактики, перенести Благина в провинцию, но Ягода, лично собирая сведения о летчике, не только оставил его в московском летном отряде, но даже дал. свое согласие на включение в состав почетного эскорта при «Максиме Горьком». Терпение и выдержка Ягоды, кажется, дали свои плоды. Сегодня ночью ему доставили решающее письмо. Ближайший друг Благина, превращенный Ягодой в сексота, принес небольшое письмо, написанное Благиным по адресу матери, с поручением отослать, «если что-либо случится…»

«Родная моя мамочка, — писал летчик, — прости, что я причинил тебе смертельную боль своей гибелью. Но верь мне, дорогая, что я жил и умер за Россию. И умер не напрасно. Твой сыночек Коля».

Внизу мелко было приписано:

«Последний сердечный привет Клаве».

Ягода, словно ослабев, глубже опустился в свое кресло и задумался. Как будто все в его расчетах было правильно. Конечно, что-либо непредвиденное еще могло помешать в данном случае, но ведь тогда появятся еще и другие возможности. «Всегда добивается успеха тот, кто умеет умно ждать». Если теперь что-либо смешает его расчеты и Сталин ускользнет из невидимой сети, будет наброшена другая, с другим оружием. Все равно жить вместе со Сталиным невозможно. Или он, или Ягода. Третьего не дано. Людей сильных, самостоятельных и, следовательно, для него опасных, Сталин около себя не выносит. Рано или поздно он столкнет Ягоду. А для Ягоды этот толчок, этот спуск означал несомненную гибель. Это, может быть, какой-нибудь Рыков, мирный пьяница, Божья коровка, не проливший на своем веку ни капли человеческой крови, — он еще может выжить, даже упав с советских высот. Но его, Ягоду, не пощадят… Недаром вот в этом шкафу (он невольно взглянул на него) хранится столько документов, от которых зависят репутации, карьеры и жизни не только одного Сталина. Не зря Ягода хвастался, что у него есть подробный план личной конспиративной квартиры самого начальника английской Интеллидженс сервис… Что уж говорить про руководителей своей страны? На каждого подобран обвинительный или компрометирующий материал. Ангелов на советских высотах нет. Недаром Ленин, ничуть не стесняясь, говорил: «Партия — это не институт благородных девиц. Иной мерзавец тем именно и ценен, что он мерзавец…» Невинных душ не было и нет за красным картоном партбилета… Этот вот шкаф — страшное оружие в руках Ягоды, но одновременно и страшная опасность для него самого. Разве есть кто-нибудь рядом, кому можно было доверить? На советских высотах человек человеку не только волк, а хуже — соперник. И соперник злобный, беспощадный, завистливый, готовый прибегнуть к любому предательству для достижения победы. Сам Ягода подбирал для Сталина все фальшивые обвинения против старой гвардии — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Томского, Бухарина. Зачем наивно думать, что в таком же шкафу, в кабинете Сталина, не лежит и не пухнет «дело» самого Ягоды? И ведь когда-нибудь эти обвинения прогремят против него самого?.. Умно говорит китайская пословица: «На тигре можно ехать верхом, но слезть с него нельзя…» Ягода понимал: сорвись он — смерть… Нужно лезть вперед и выше; только в этом спасение. Только в этом его будущее!..

Нет, все взвешено правильно. Уже не раз он разжимал свой кулак, отворачивался словно случайно, и таинственно скоропостижно гибли советские вожди — убили Кирова, «самоубился» Томский, как-то «преждевременно умерли» Максим Горький и Менжинский, «неожиданно» случился «разрыв сердца» у Дзержинского, умерли от сердечных припадков Куйбышев и Орджоникидзе. А чего стоят все эти политические процессы над старой гвардией, оказавшейся «шпионами фашизма» и «агентами Гестапо»?.. Нет, Ягода сделал свое дело для Сталина и скоро для не него он станет только лишним и опасным свидетелем кроваво-грязных закулисных комбинаций. И, — что еще важнее, — все более опасным противником в борьбе за власть и за ее сохранение в диктаторских формах. Нет, как будто все рассчитано правильно. Этот летчик Благин, нервный, националистически настроенный, самоотверженный идеалист, потрясенный картиной расправ, коллективизации, террора, голода, произвола. — он может решиться на покушение. Все говорит за то, что это вполне возможно. Его письмо к матери подводит черту. Это несомненно предсмертное письмо. Большинство шансов за то, что сегодня с «Максимом» что-либо случится, но Ягода останется в стороне. А если нет — ну, так что же? Благина расстрелять, как ненужного уже человека, а к Сталину пропустить убийцу через другую щель. Убийца найдется всегда. Недаром говорится: «в тени, отбрасываемой деспотом, всегда таится человек с ножом…»

Негромко загудел кремлевский телефон. Ягода не сразу взял трубку. Несколько секунд неподвижным взглядом смотрел на никель аппарата, видимо, собирая разбросанные мысли и сжимая волю в кулак. Сегодня нервы ему были нужны в полном блеске их выдержки и силы. — Да?..

_Ты, Генрих? Говорит Ежов. Загляни-ка, пожалуйста, немедленно сюда ко мне.

— А что — есть что-либо срочное?

_Найдется, Генрих. Но не телефоном. Так приезжай в Кремль немедленно.

Голос Ежова был как будто спокоен и ровен. Правда и то, что люди Кремля не слабонервные девицы.

— Ладно. Буду через 20 минут.

В мозгу Ягоды проносились неясные мысли и догадки. В чем там дело? Вызов его в Кремль ничего необычного не представлял. Но форма этого вызова и именно теперь, когда «Максим Горький» несся в ясном небе навстречу… навстречу чьей-то судьбе… А может быть… уже?

Как-то внезапно зазвонил внутренний телефон.