Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта

— Значит, по-вашему, с Тухачевским мы не договоримся? — задумчиво спросил Гитлер.

— Ничего не выйдет, майн фюрер, — решительно заявил Браухич. — Я интересовался его историей. Это — гордый человек и вполне русский. Чувствуя за собой поддержку русской молодежи, он не пойдет на компромиссы, дорожа своим именем национального вождя. Его нужно убрать. Тухачевский опаснее для Германии, чем даже Сталин!

Гитлер встал с кресла и подошел к перилам веранды. Задумчиво смотрел он на великолепную панораму гор, но видно было, что ему не до дивного вида. Ему нужно было решить историческую задачу. Как быть? Позволить ли Тухачевскому произвести переворот или помочь Сталину кровавыми путями это предотвратить? Что выгоднее Германии?

Длительное молчание было прервано легкими шагами.

Очаровательная белокурая девушка принесла на подносе кофе. По тому, как поспешно встали со своих кресел гости, видно было, что это никак не прислуга. Действительно, это была Ева Браун, подруга Гитлера. Тот, в свою очередь, обернулся на шум и нахмуренное лицо его просветлело.

— Спасибо, mein Herzchen, что догадалась. Нам для освежения мыслей кофе очень будет полезен. Особенно из твоих прелестных ручек, — неуклюже добавил он, пытаясь быть галантным. Он подошел к девушке и нежно поцеловал ее в розовую щеку. Глаза Геббельса и Геринга замаслились, но как только Гитлер обернулся, они приняли равнодушно-любезный вид. Ядовитая усмешка проползла по тонким губам Гиммлера.

— Спасибо, Evchen… Только ты, пожалуйста, оставь нас с нашими серьезными разговорами, — сказал Гитлер.

Девушка сделала милую гримаску и, чуть насмешливо присев в книксене, выпорхнула в дверь. Гитлер медленно выпил чашку кофе и с лица его сползла ласковая улыбка. Оно стало твердым и жестоким.

— Ну, вот что, господа, — медленно начал он. — Я решил… Прежде всего, чем больше эти русские дикари перережут друг друга, — тем это будет лучше для Германии и ее мировой задачи. Второе — если Тухачевский гордый человек, нам таких ни друзей, ни соседей не нужно. Третье — ты, Генрих, вызови советского торгпреда Канделяки и передай ему досье Тухачевского: вот-де мы, как добрые соседи, предупреждаем его о готовящейся измене. Или даже — ха-ха! — еще лучше. Тут старая лиса Бенеш игарет со всеми не только на два, а на двадцать два фронта. Может быть, лучше даже так сделать, чтобы основной материал дошел до Сталина через этого Бенеша. Если случится, что Тухачевский выиграет — мы будем в стороне… Ты, Иосиф, — повернулся он к Геббельсу, — заверь этого толстого хитрого грека, что Германия очень не прочь заключить с СССР дружественные торговые договоры и намекни, что за торговыми могут последовать и другие. Со своей стороны, ты, дорогой мой фон-Браухич, намекни Канделяки, что Германия так перегружена своим строительством, мирным, гм, гм… строительством, что и не думает вмешиваться во внутренние осложнения нашего соседа, даже если они переросли бы в какую-нибудь форму резких «чисток» или даже гражданской войны. Во всяком случае — ПОКА…

Последнее слово было сказано с таким выражением, что все присутствующие понимающе усмехнулись. Кривая улыбка показалась даже на суровом лице Гитлера.

— Ну, я вижу, друзья, что вы меня правильно поняли. С этим народом унтерменшей, навозом для германского гения, мы еще проживем временно в мире, пока не будем сами готовы. Пусть они там режут друг друга. Чем Россия будет слабее — тем лучше для нас. Людендорф во время великой войны разрешил Ленину с товарищами проехать через Германию в Россию. В итоге Россия сошла с мировой сцены. Теперь мы позволим Сталину сделать кровавую операцию над этой грязной страной, и я уверен, что на этом выиграем. Мы и только мы, немцы, можем и будем владеть этой богатой страной, захлебывающейся в хаосе и крови… Пусть Сталин делает своими руками НАШЕ германское дело… Будущее за нами!..

После своего возвращения из заграничной поездки Тухачевский, с чувством большой радости и покоя, погрузился в знакомую работу. Сталин встретил его очень милостиво и не скупился на комплименты. Политбюро заслушало и одобрило доклад маршала о поездке за советский рубеж и лишь Ворошилов угрюмо косился на успех, растущую популярность и кипучую деятельность своего помощника и заместителя. Но это было так естественно и не ново.

Ворошилов, человек с образованием слесаря, выдвинулся в эпоху гражданской войны только своей энергией, счастьем, да преданностью Сталину. В эпоху партизанщины он был на своем месте, как энтузиаст-большевик, жестокий, твердый и бесшабашный. На фоне красных военных вождей Ворошилов был и оставался унтер-офицером, партизаном, бунтарем; Тухачевский — офицером, организатором и полководцем. Когда-то Ворошилов сыграл свою роль, но теперь, в связи с коренной реорганизацией Красной армии в сторону тактики и машин, он был только «вывеской», звонкой вывеской над зданием Реввоенсовета. С видимым неудовольствием он присутствовал, по долгу службы, на разрешении сотен технических и тактических вопросов и большей частью угрюмо молчал, в то время, когда молодые, более интеллигентные военспецы с азартом и энергией спорили на почти непонятные ему темы.

Тухачевский, ушедший с головой в военное творчество, обращал мало внимания на недовольный вид своего начальника. Работы спешной и увлекательной было так много, что не хватало времени оглянуться вокруг себя. Его старая задача, — техническое и моральное усиление Красной армии, — получила теперь в его глазах еще и дополнительный смысл — работы по «русификации» и «освоению» армии. То, что раньше было для него вопросом личной карьеры, теперь уже освещалось интересами России. Именно: не СССР, не Коминтерна, а России. И Тухачевский в своей напряженной работе не упускал времени присматриваться и приближать к себе новые молодые силы, выросшие в рядах армии. Особенно сблизился он с Корком, начальником Московской военной академии, бывшим командармом,^ сухим, твердым, обрусевшим эстонцем, белобрысым, с тонкой линией твердого рта и холодностью льда; с Якиром, командующим войсками Киевского военного округа, веселым молдаванином, с открытым, всегда смеющимся лицом и молниеносно быстрыми изворотами ума-самородка; с Фельдманом, бывшим одно время начальником военного отдела Наркомтяжпрома, ныне начальником отдела штаба по командному составу армии, угрюмым, приземистым, напористым человеком, изучившим танковое дело лучше любого инженера и бывшим везде на месте; с Примаковым, помощником командующего войсками Украины, могучим, крепко сбитым храбрецом с лукаво смеющимися глазами и неимоверным сквернословием вместо запятых; с Эйдеманом — председателем Осоавиахима, высоким и грузным суровым латышом, поднявшим на громадную высоту вневойсковую военную подготовку «советского народа»…