Дмитрий Мережковский - Юлиан Отступник

В том, как эти руки цеплялись за одежду, была игривая и отвратительная ласковость, как у развратных женщин.

Юлиан почувствовал на щеке своей дыхание; в нем был запах тления и могильная сырость. И вдруг над самым ухом — быстрый, быстрый, быстрый шепот, подобный шуршанию осенних листьев в полночь:

— Это — я, это — я, я. Разве ты не узнаешь меня?

Это — я.

— Кто ты? — молвил он и вспомнил, что нарушил обет молчания.

— Я, я. Хочешь, я сниму с глаз твоих повязку, и ты узнаешь все, ты увидишь меня?..

Костяные пальцы, с той же мерзкой, веселой торопливостью, закопошились на лице его, чтобы снять повязку.

Холод смерти проник до глубины сердца его, и невольно, привычным движением, перекрестился он трижды, как бывало в детстве, когда видел страшный сон.

Раздался удар грома, земля под ногами всколыхнулась; он почувствовал, что падает куда-то, и потерял сознание.

Когда Юлиан пришел в себя, повязки больше не было на глазах его; он лежал на мягких подушках в огромной, слабо освещенной пещере; ему давали нюхать ткань, пропитанную крепкими духами.

Против ложа Юлиана стоял голый исхудалый человек с темно-коричневой кожей; это был индийский гимнософист, помощник Максима. Он держал неподвижно над своей головой блестящий медный круг. Кто-то сказал Юлиану:

— Смотри!

И он устремил глаза на круг, сверкавший ослепительно, до боли. Он смотрел долго. Очертания предметов слились в тумане. Он чувствовал приятную успокоительную слабость в теле; ему казалось, что светлый круг сияет уже не извне, а в нем; веки опускались, и на губах бродила усталая покорная улыбка; он отдавался обаянию света.

Кто-то несколько раз провел по голове его рукою и спросил:

— Спишь?

— Да.

— Смотри мне в глаза.

Юлиан с усилием поднял веки и увидел, что к нему наклоняется Максим.

Это был семидесятилетний старик; белая, как снег, борода падала почти до пояса; волосы до плеч были с легким золотистым оттенком сквозь седину; на щеках и на лбу темнели глубокие морщины, полные не страданием, а мудростью и волей; на тонких губах скользила двусмысленная улыбка: такая улыбка бывает у очень умных, лживых и обольстительных женщин; но больше всего Юлиану понравились глаза Максима: под седыми, нависшими бровями, маленькие, сверкающие, быстрые, они были проницательны, насмешливы и ласковы. Иерофант спросил:

— Хочешь видеть древнего Титана?

— Хочу,-ответил Юлиан.

— Смотри же.

И волшебник указал ему в глубину пещеры, где стоял орихалковый треножник. С него подымалась клубящейся громадой туча белого дыма. Раздался голос, подобный голосу бури, — вся пещера дрогнула.

— Геркулес, Геркулес, освободи меня!

Голубое небо блеснуло между разорванными тучами.

Юлиан лежал с неподвижным, бледным лицом, с полузакрытыми веками, смотрел на быстрые легкие образы, проносившиеся перед ним, и ему казалось, что не сам он их видит, а кто-то другой ему приказывает видеть.

Ему снились тучи, снежные горы; где-то внизу, должно быть, в бездне, шумело море. Он увидел огромное тело; ноги и руки были прикованы обручами к скале; коршун клевал печень Титана; капли черной крови струились по бедрам; цепи звенели; он метался от боли:

— Освободи меня. Геркулес!

И Титан поднял голову; глаза его встретились с глазами Юлиана.

— Кто ты? Кого ты зовешь? — с тяжелым усилием спросил Юлиан, как человек, говорящий во сне.

— Тебя.

— Я — слабый смертный.

— Ты -мой брат: освободи меня.

— Кто заковал тебя снова?

— Смиренные, кроткие, прощающие врагам из трусости, рабы, рабы! Освободи меня!

— Чем я могу?..

— Будь, как я.

Тучи потемнели, заклубились; гром загудел вдали; сверкнула молния; коршун взвился с криком; капли крови падали с его клюва. Но сильнее грома звучал голос Титана:

— Освободи меня. Геркулес!

Потом все закрыли тучи дыма, поднявшиеся с треножника.

Юлиан на мгновение очнулся. Иерофант спросил:

— Хочешь видеть Отверженного?

— Хочу.

— Смотри.

Юлиан опять полузакрыл глаза и предался легкому очарованию сна.

В белом дыме появились слабые очертания головы и двух исполинских крыльев; перья висели поникшие, как ветви плакучей ивы, и голубоватый свет дрожал на них.

Кто-то позвал его далеким, слабым голосом, как умерший Друг:

— Юлиан! Юлиан! Отрекись во имя мое от Христа.

Юлиан молчал. Максим прошептал ему на ухо: «Если хочешь увидеть Великого Ангела, — отрекись».

Тогда Юлиан произнес:

— Отрекаюсь.

Над головой видения, сквозь туман, сверкнула утренняя звезда, звезда Денницы. И Ангел повторил:

— Юлиан, отрекись во имя мое от Христа.

— Отрекаюсь.

И в третий раз промолвил Ангел уже громким, близким и торжествующим голосом: «Отрекись!» — и в третий раз Юлиан повторил:

— Отрекаюсь.

И Ангел сказал;

— Я— Денница. Я— Звезда Утренняя. Приди ко мне.

— Кто ты?

— Я — Светоносный.

— Как ты прекрасен!

— Будь подобен мне.

— Какая печаль в глазах твоих!

— Я страдаю за всех живущих. Не надо рождения, не надо смерти. Придите ко мне. Я — тень, я — покой, я — свобода.

— Как зовут тебя люди?

— Злом.

— Ты — зло!

— Я восстал.

— На кого?

— На Того, Кому я равен. Он хотел быть один, но нас — двое.

— Дай мне быть, как ты.

— Восстань, как я. Я дам тебе силу.

Ангел исчез. Налетевший вихрь всколебал пламя треножника;-оно приникло к земле, расстилаясь по ней.

Потом треножник опрокинут был вихрем, и пламя потухло. Во мраке послышался топот, визг, стенанье, как будто невидимое, неисчислимое войско, бегущее от врага, летело по воздуху. Юлиан, объятый ужасом, пал лицом на землю, и длинная, черная одежда иерофанта билась над ним по ветру. «Бегите, бегите!»-вопили несметные голоса.-"Врата адовы разверзаются. Это Он, это Он, это Он-Победитель!" Ветер свистал в ушах Юлиана. И легионы за легионами мчались над ним. Вдруг, после подземного удара, сразу воцарилась тишина -и небесное дуновение промчалось в ней, как в середине кроткой летней ночи. Тогда чей-то голос произнес:

— Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?

Юлиану казалось, что он уже слышал голос этот когдато в незапамятном детстве.

Потом снова, но тише, как будто издали:

— Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?

И голос замер так далеко, что пронесся чуть слышным Дуновением:

— Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?

Когда Юлиан, очнувшись, поднял лицо от земли, он увидел, что один из иеродулов зажигает лампаду. Голова его кружилась; но он помнил все, что было с ним, как помнят сновидения.

Ему опять завязали глаза и дали отведать пряного вина. Он почувствовал силу и бодрость в членах.

Его повели наверх, по лестнице. Теперь рука его была в руке Максима. Юлиану показалось, что невидимая сила подымает его, как бы на крыльях. Иерофант сказал: