Александр Горбовский - Закрытые страницы истории

– Государь, – произнес один из них, стараясь не встречаться глазами с Павлом, который в ночной рубашке, бледный стоял перед ними. – Государь, вы перестали царствовать. Александр – император. По его приказу мы вас арестуем.

Наступила мучительная минута. Каждый знал, что должно произойти. Император-отец, даже низвергнутый, слишком опасен для сына, взошедшего на престол в результате переворота. И пришедшие, и сам Павел понимали это. Какие-то мгновения никто не решался первым поднять руку на императора; Николай Зубов, пьяный для смелости, ударил Павла массивной золотой табакеркой в висок. Это было сигналом. Невольный страх, который удерживал всех, отпал. Кто-то схватил шарф и затянул его на шее Павла. Камердинер-француз, сам не причастный к заговору, бросился на лежащего и принялся топтать его ногами – мстительность раба, которая покоробила даже убийц. В те далекие галантные времена пинать поверженного не почиталось признаком храбрости и благородства.

Тайну заговора и участие в нем сына императора постарались предать забвению. Известно лишь, что вдова Павла, мать Александра; всю жизнь хранила рубашку убитого императора. При дворе говорили, что, когда она хотела добиться чего-либо от своего царствующего сына, она молча показывала ему окровавленную рубашку отца. Александр, победитель Наполеона, самодержец всей России, при виде ее бледнел, доходил чуть не до обморока и уступал во всем.

Мучительная проблема «отцов и детей» сохранялась и при преемниках Александра. В конце своей жизни Николай I понимал, что наследнику его уже 37 лет и что он с нетерпением ожидает своей очереди, считая, что отец его живет слишком долго.

Один из способов не дать пробудиться в наследнике жажде власти состоял в том, чтобы держать его возможно дальше от государственных дел. Ясно, что прием этот был не на пользу ни будущему правителю, ни государству. Но чтобы оградить свою власть, владыки готовы были идти и не на такие жертвы, тем более когда жертвами оказывались не они сами.

Подобными соображениями руководствовался, например, Александр III,неодобрительно относившийся к попыткам своего окружения так или иначе приобщить наследника к государственным делам. Это была не близорукость и не безразличие к будущему империи. Это была политика, продуманная и тонкая. Та же самая политика, которой следовал и германский император Вильгельм I, упорно отстранявший своего сына от участия в делах государства.

Конечно, это гораздо гуманнее, чем ослепить наследника, задушить его или «на всякий случай» заточить в крепости. Однако суть этих действий оставалась той же – любой ценой оградить свою власть от возможного соперника и претендента. Едва ли в какой-либо другой области антагонизм отцов и детей проявлялся более непримиримо и обнаженно, чем в сфере власти.

Крупный военный и политический деятель, основатель государства зулусов в Южной Африке Чака попытался освободиться от этого проклятия, которое налагала наследственная власть. Он сам достаточно хорошо познал вкус власти, чтобы не понимать, что с самого момента своего рождения сын станет потенциальным его соперником и врагом. Поэтому Чака твердо решил не иметь детей. Но, обезопасив себя от сына-наследника, Чака забыл о родном брате. От руки брата он и принял свою смерть.

Среди легенд и преданий о великом завоевателе есть такая. Родное племя Темучина, где он должен был наследовать власть после смерти отца, отказалось признать его права. Рано утром войлочные кибитки снялись с места. Под блеяние баранов и щелканье ременных бичей племя двинулось за далекие холмы, возвышавшиеся на горизонте. Мать Темучина с четырьмя сыновьями и грудной дочерью осталась одна среди бескрайних монгольских степей. Самому Темучину, старшему из сыновей, было всего девять лет.

Чтобы не умереть с голоду, они собирали дикие ягоды и орехи по склонам оврагов или целыми днями бродили в илистой воде реки, пытаясь наловить рыбы на ужин. Ничто не предвещало Темучину, спавшему вместе со всеми на старой кошме в углу юрты, того, что ожидало его.

Но именно в те дни произошел эпизод, заложивший первый камень его великого и страшного будущего.

Однажды братья ловили рыбу. Удочка была одна на всех, поэтому, когда леска дернулась и огромный таймень оказался на берегу, вокруг пойманной рыбы разгорелась драка. В конце концов добычей овладел сводный брат Темучина, Бектер. Он был примерно одних лет с ним, наделен такой же силой, и если и был кто-нибудь в их юрте, кто осмеливался оспаривать авторитет и власть Темучина, так это Бектер. Вот почему то, что произошло на берегу реки, было для Темучина чем-то более важным, чем просто отобранная рыба.

…Солнце стояло уже высоко, когда Темучин с другим братом нашли Бектера. Тот сидел на земле и мастерил что-то, не замечая, как они подкрадывались к нему. Он заметил только нацеленные на него луки и тут же увидел их лица. Бектер понял, что это конец. Две стрелы одновременно пропели в воздухе, одна вошла ему в голову, другая в грудь.

Их и без того маленькая семья стала еще меньше. Но по отношению к враждебному внешнему миру, к другим племенам и соседям, она не стала слабее. Потому что теперь она выступала как одно целое, воля одного человека была волей всех, а власть его была непререкаема. Позднее, когда Темучин вырос, он изведал иные масштабы власти и другие меры господства. Он вошел в историю под именем Чингисхана. Но первый его шаг к власти был сделан задолго до того, как он, объединив под своим зеленым знаменем всех монголов, двинулся на завоевание мира. Шаг этот был сделан в ту минуту, когда у мальчика Темучина созрело решение убить брата-соперника.

Борьба братьев за власть кровавой полосой проходит через страницы истории. Полоса эта тянется от сына персидского царя Кира II, убившего своего брата, и до римского императора Калигулы, совершившего то же. От кумира античности Александра Македонского, который вырезал всех своих братьев, и до князя Святополка I Окаянного.

Как повествует летопись, Святополк задумал однажды: «Перебью всех братьев и приму один всю власть на Руси». Князь призвал к себе «Путшу да боярцев Тальца, Еловита и Лешька» и повелел им:

– Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса.

Когда это было исполнено, Святополк сказал себе: «Бориса я убил, как бы убить Глеба?» И стал замышлять против него.

В те годы борьба за власть происходила в обстановке величайшей патриархальной откровенности. Когда князь Изяслав Давыдович задумал идти на брата своего Святослава, к каким доводам морального или государственного порядка обратился он?