Генрих Эрлих - Иван Грозный — многоликий тиран?

Вот тут мне в первый раз стало страшно. Не за себя — за нас с княгинюшкой.

Оглянулся я в страхе вокруг, окинул взглядом новым жизнь нашу слободную. Жизнь, в сущности, не очень поменялась после захвата Москвы и последующих побед Ивановых, люди поменялись. То есть все старые злодеи, Ивана окружавшие, были на месте, но и много новых появилось. К старым я уже привык, знал, чего от них ожидать можно, а вот новые внушали мне беспокойство. Новообращенные всегда отличаются избыточным рвением, поэтому от опричников последнего призыва я ожидал невиданных доселе злодейств.

Но даже на их фоне двое особенно выделялись — Григорий Лукьянович Скуратов да Васька Грязной. Появились совсем недавно ниоткуда, а уже огромную власть забрали, Иван их к себе каждый день призывал и к словам их прислушивался. С Васькой-то Грязным все было достаточно просто и ясно. Этот веселостью брал и неистощимостью в выдумке всяких потех. Прежние развлекатели — Федька Басманов да Афонька Вяземский — Ивану, как видно, несколько надоели и шутки их приелись, вот он и завел себе нового шута. А тот и рад стараться. Внешность имел самую располагающую: ражий светловолосый детина с открытой белозубой улыбкой и вечно смеющимися глазами, выпить мог ведро, не пьянея, а утром после сна краткого росой умоется — и опять молодец! Но при этом между всякими шутками-прибаутками нашептывал Ивану на ухо вещи серьезные, особливо часто клеветал на всех окружающих подряд. Я это сам слышал, не буду убеждать вас, что случайно, — нарочно подслушивал и не видел в этом никакого умаления своего достоинства, должен же я знать, что вокруг происходит и кто как на Ивана влиять пытается. Да, не прост был Грязной, совсем не прост!

Что уж говорить о Скуратове! Наружность его являла полную противоположность Васькиной, был он невысок ростом, но кряжист и чем-то напоминал дубовую колоду или плаху, к которой питал особое пристрастие. Лицо имел самое разбойничье: нос свеклой по форме и цвету, торчащие в стороны мясистые уши, низкий лоб, жесткие волосы, растущие почти от бровей, и сами брови такие лохматые, что прикрывали тусклые, никогда не мигающие глаза. Какое-то подобие улыбки на его лице я видел единственный раз при обстоятельствах, явно неподходящих, — на казни, но об этом я вам еще расскажу. И должность Скуратов занимал соответствующую — заведовал Разбойным приказом. Как ему удалось взлететь столь высоко за столь короткий срок, ума не приложу, вероятно, за счет того, что он раскрыл несколько заговоров среди опричников. Он вообще принялся порядок в опричнине наводить, каждого, независимо от положения и заслуг, держал под подозрением и до самых сокровенных тайн докапывался. Боялись его страшно и за лютость и рвение окрестили Малютой, все его так вскоре и стали звать, даже Иван, а Скуратов на это нимало не обижался или виду не показывал. Похоже, только я один из какого непонятного мне чувства продолжал величать его христианским именем — Григорий Лукьянович, да еще земские, посещавшие изредка Слободу, так уважительно к нему обращались, видно, недобрая слава о нем и до них дошла.

Несмотря ни на что, Скуратов меня сильно занимал, было в нем что-то не то, какое-то несоответствие. Я ведь генеалогией никогда не пренебрегал, почти все из крови и рода выводил, и именно тут у меня концы с концами не сходились. Начнем с того, что Скуратов был из рода князей Вельских. Это он худородным Захарьиным да Басмановым мог сказки рассказывать о низком своем происхождении, я-то без Разрядных книг мог его родословную воспроизвести. Вот, сами посудите, сестра князя Степана Вельского была замужем… Нет, так длинно получится, дерево Вельских хоть и недавно на нашу почву пересажено, но очень раскидисто, вы уж тут мне на слово поверьте, что Скуратов такой же Вельский, как Романовы — Захарьины, а Басмановы — Плещеевы. Конечно, в семье не без урода, на всякой яблоньке найдется корявая ветка, вниз растущая. Тут я смотрю на яблочки, что на той ветке висят. Так вот, у Скуратова те яблочки были как на подбор. Три взрослые дочери, благонравные и пригожие девицы, я с ними со всеми на разных этапах жизни моей сталкивался, потому говорю это не с чужих слов, все сделали хорошие партии, так что из трех зятьев Скуратова, Юрия Глинского, Дмитрия Шуйского и Федора Годунова, последний был ниже всех по достоинству, шутили даже, что это был брак по любви. Знал я и сына Скуратова — Михаила, он вслед за отцом в Слободу прибыл. Очень достойный юноша, чистый и благовоспитанный. Я был бы счастлив, если бы он и подобные ему Ивана окружали и были бы товарищами его игр. Но Михаил в Слободе не прижился, по чистоте и горячности сердца своего он не раз возмущение нравами слободскими выказывал, из-за чего всякие стычки выходили, так что отец с большим трудом добился у Ивана отправки сына в полк, который нес сторожевую службу вокруг Москвы.

Теперь вы понимаете, почему я к Скуратову так внимательно присматривался. Я даже один раз к нему в приказ его заглянул. Сидел он за столом и не очень ловко водил пером по бумаге, оно и понятно, такими лапами сподручнее с топором управляться. Завел я разговор пустой, а сам подсмотрел, что он там писал, благо, буквы были крупные и друг от друга сильно отстояли, как у всех людей, к письму непривыкших. Читаю: в Бежецком Верху отделано порохом 65 человек да 12 человек ручным усечением. Господи, думаю, что же за слово такое мерзкое — отделано! Сам, что ли, придумал?

— Подвиги славные записываешь? — не сдержавшись, с горечью спросил я.

— Память составляю, — нимало не смутившись, ответствовал Скуратов, — конечно, Бог на Небе все ведает, и количество, и имена их, но и людям иным все это знать полезно будет. Опять же, история. Вы, князь светлый, у нас ведь тоже к этому делу пристрастны, поныне, как я слышал, всякие записи ведете.

А разговор этот был уже после того, как я все тетрадки под ноги Висковатому швырнул. Понятно, что после таких слов мне стало нехорошо и всякое желание беседовать со Скуратовым пропало надолго.

Мало нам доморощенных злодеев, еще и из-за границы выписывали. Из них самый вредный был Елисейка Бомелиев, по его собственному представлению — голландец, безвинно пострадавший в странах люторских. Это опять с его слов, не знаю, за что его из германских земель выгнали, но в Англии он в тюрьме сидел за дела обычные, занял деньги да не отдал, так мне англицкие купцы сказывали. Нечист на руку — невелика беда, это я в Слободе хорошо усвоил, но был Елисейка не только вор, но и доктор, ведал всякие зелия и травы и, как любой образованный человек, был не чужд астрологии. Особенно удачно смерти предсказывал, поворожит над картами звездными и говорит, что такой-то не жилец, и действительно, через какое-то время начинает человек чахнуть или, наоборот, пухнуть и вскорости погибает. Также неплохо предсказывал бунты, к нему сам Алексей Басманов прислушивался и заранее в место указанное отряды посылал. Часто в аккурат к началу бунта поспевали, иногда даже раньше, но все равно укрощали, не поддаваясь обману смирного вида селения, да и последующий розыск тщательный всегда следы подготовки к бунту изыскивал. Но мне кажется, что не этим Елисейка в особую доверенность к царю Ивану проник. Иван немного странным стал в тот последний год, то бывал деятелен и весел, то вдруг впадал в раздражительность, а потом в какое-то оцепенение и тоску. Тут и Васька Грязной со своими потехами ничего поделать не мог, а Елисейка даст порошок, и у Ивана глаза огнем зажигаются, «Отче наш» прочитать не успеешь, как перед нами прежний царь является.