Генрих Эрлих - Иван Грозный — многоликий тиран?

В ларце том были разные бумаги Андрея Курбского, которым Захарьины обрадовались пуще золота. «Посмотри, какую блевотину сей пес смердящий изрыгает», — крикнул мне Никита Романович, протягивая несколько листов, исписанных знакомой решительной рукой. То было как бы письмо на имя царя, но так личные послания не пишутся, да и знал я хорошо манеру Курбского и его пристрастие к трудам литературным, равно как и тщеславие его. Он явно хотел, чтобы это письмо не к царю в руки попало, а ко всем боярам. Этим посланием, в форме письма царю написанным, он перед боярами, перед всем миром — на меньшее он был не согласен! — старался обличить власть законную царскую, призвать к неповиновению и цель боярам указать. О, сколько клеветы и лжи могут вместить три листка! При этом он, ничтоже сумняшеся, на Священное Писание ссылаться смел! Где же у меня этот листок? Ах, да, вот он, всегда под рукой. Слушайте: «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет поневоле, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает, если б даже и гонения не было; если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца, противящийся слову Господнему: «Аще гонят вас во граде, бегайте в другой»; образ тому Господь Бог наш показал верным своим, бегая не только от смерти, но и от зависти богоборных жидов».

А еще превозносил он всячески правление Избранной рады, а нынешнюю власть обвинял не только в удалении Адашева и Сильвестра, но в сокрушении многих других достойных, сильных во Израиле, как он выразился, и даже в покушении на собственную жизнь. Им, агнцам Божьим, противопоставлял он нынешнюю клику диавольскую, прямо указывая на Алексея Басманова как на антихриста. Забыл Курбский в высокоумии своем, что власть царская от Бога, только по наущению Божиему брат мой, царь благочестивый, Курбского с Друзьями его на служение призвал, также и Захарьины с Басмановыми правят только попустительством Божиим, пусть и в наказание нам всем, грешным. Так спорил я с князем Андреем в душе моей.

Тут Захарьины услужливо донесли мне, что в том ларце потаенном были еще грамоты от короля польского и гетмана литовского, в коих они Курбского на измену склоняли и всякие милости ему обещали, и копии его ответов, где он все секретные планы наши врагам выдавал и прямо указывал, где и как лучше против нашей рати действовать, чтобы вернее ее погубить. Нашлись там и наметки, как державу Русскую изничтожить, власть царскую сокрушить, а страну на уделы поделить, как встарь, себя же Курбский мнил великим князем Ярославским по отчине его.

Не знаю, что тут случилось со мной, как будто огонь выжег в душе моей все чувства добрые к князю Андрею, все забылось, и дружба наша давняя, и любовь к нему брата моего, и подвиги его во славу державы. Я схватил перо, лист бумаги и принялся писать ответ. А Захарьины стояли за спиной и подзуживали: «Вдарь ему, псу злоязычному, покрепче!» А Алексей Басманов, на Курбского обиженный за филиппику против него, так прямо вставлял в послание целые куски, стараясь супротивника побольнее ужалить.

Путались мои мысли, пытался я разом выплеснуть все негодование свое своеволием боярским, вспоминал все обиды, которые чинили они и мне с братом моим в детство наше, и сыновьям Ивановым в малолетство их, тут же напоминал Курбскому мысли брата моего о самодержавной власти и его возражения, и пенял князю за его всегдашнее высокомерие и строптивость. Так исписывал я лист за листом, смешивая, по обыкновению своему, малозначащее с главным, низкое с высоким и щедро пересыпая послание примерами из Священного Писания, надеясь, что так для Курбского будет весомее и понятнее.

А как написал я тот ответ, так и гнев мой испарился, и презрение, и ненависть. Ничего в душе больше не осталось. Я вычеркнул этого человека из своей жизни.

Я уже делился с вами одной моей мыслию, что великие потрясения происходят часто из событий ничтожных. Вот и тогда так случилось. Что бы ни измышлял некий князь-изменник, публичных казней в Москве давно уже не было, но тут двор царский решил в назидание и для острастки бояр строптивых казнить холопа Ваську Шибанова. Не отрицаю, вел он себя достойно, но это все ж таки не повод, чтобы подбирать его тело и устраивать ему почетные похороны, как это сделал боярин Владимир Морозов под рукоплескания всей знати мятежной. Но они не остановились на этом и приступили к дворцу царскому с требованием прекращения всех казней — каких таких казней?! — и отставки ненавистного им Алексея Басманова, имя которого было прямо им указано в некоем послании. И совсем было удивительно, что к этим требованиям неразумным присоединился новый митрополит Афанасий, на место почившего Макария избранный. А ведь какие ему почести оказывались, Захарьины даже добились для него у Собора Священного права носить белый клобук, что ставило его выше всех патриархов веры православной! Воистину нет благодарности в сердце человеческом!

Носились слухи о том, что бояре войска к Москве стягивают. И это в то время, когда от рубежей западных угроза нам великая исходила. Некий князь-изменник во главе рати литовской вторгся на нашу землю, загнал один из полков царских в болото и там разгромил. Доносили, что призывал он короля польского дать ему еще большее войско, тридцатитысячное, и похвалялся, что дойдет с ним до самой Москвы и царя русского скинет, и заносчиво уподоблял себя Давиду, который, изгнанный Саулом, воевал землю Израильскую. А видя нерешительность короля польского и даже подозрительность к нему, как ко всякому презренному изменнику, предлагал, чтобы его в походе том приковали цепями к телеге, спереди и сзади окружили стражей с саблями обнаженными, чтобы они зарубили его немедленно, коли заметят малейшую неверность, и на той телеге будет он ехать впереди рати, и руководить ею, и направлять кратчайшей дорогой, и приведет-таки в Москву, пусть только рать следует за ним. Только одно, быть может, и спасло нас тогда: полякам и литовцам было не до русских дел — они схватились со шведами и датчанами за обломки Ливонии, кои каждый почитал своими.

Я чувствовал, что дело катится к какой-то страшной развязке. Да и все при дворе царском это чувствовали. Несколько месяцев не было ни пиров, ни прочих увеселений, царя Ивана не выпускали за пределы Кремля и даже в Александрову слободу ни разу не выезжали. Устрашенные грозными слухами, не доверяя никому, даже стрельцам, Захарьины и Басманов срочно набирали новый охранный отряд из детей боярских из своих вотчин. Собралось их пока всего лишь несколько сотен, слишком мало против немереной силы боярской, поэтому вели они себя поневоле тихо. А тут еще приключилась неожиданная и странная смерть Данилы Романовича, дяди царя Ивана. Захарьины не только не рискнули покарать злоумышленников, если они были, но даже объявить все обстоятельства гибели, так и схоронили одного из ближайших родственников царских без всяких почестей и огласки.