Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника

— Старуху свою уже похоронил, а теперь и моя очередь подходит, — ответил старик и слеза мелькнула меж его редкими ресницами.

— И детей нет, что ли?

— Дети на проклятой войне сгинули, — горестно ответил он. — Будь они прокляты, эти московиты, ни себе, ни нам спокойно жить не дают.

Карача-бек постоял и, вынув из кошелька золотую монету, наклонившись, вложил ее в старческую, сморщенную, как печеное яблоко, ладонь.

— Не печалься, поживи еще и нас добрым словом помяни, — и потянул Соуз-хана за рукав халата, увлекая за собой.

Старик от неожиданности сперва замер, потом поднялся и, переваливаясь на кривых ногах, заковылял вдогонку за ушедшими. Его конек, вскинув голову, пошагал за хозяином следом. Но Карача-бек и Соуз-хан уже затерялись в шумной базарной толпе и, сколько старик не вглядывался подслеповатыми глазами, стараясь отыскать странных покупателей, но все напрасно. Так и остался стоять в недоумении, а его послушный конек ласково тыкался мордой в спину старика.

Карача-бек и Соуз-хан уже третий день ходили по базарным рядам, присматриваясь к оружейникам. Их было немало, но лишь двое могли делать ружья не хуже, чем восточные мастера. Но оба были люди семейные и наотрез отказывались от предложения ехать в Кашлык, чтобы там ковать ружья для сибирского хана. Сколько Карача-бек не уговаривал их и какую бы цену не предлагал, они были непреклонны.

— Покупайте ружья здесь, в Казани, — отвечал один из мастеров, выставляя опаленную огнем горна в кузнице бороду, — и вам дешевле встанет и нам семьи бросать не придется.

— Сколько нам ружей нужно, ты и за всю жизнь не сделаешь, — Карача-бек пощелкал пальцем по вороненому стволу пищали, которую держал в руке, — мы хотим, чтоб ты и других мастеров своему делу научил.

— Э, свои секреты нам продавать не резон, — посмеивался мастер, — зачем мы тогда нужны будем, если и другие мастера не хуже нашего работать станут?

— Нехорошо говоришь, зато все тебя уважать будут, почитать, как старшего, — Караче-беку надоело уговаривать мастера и он еле сдерживался, чтобы не накричать.

— Меня и здесь народ уважает, — щурил хитрые глазки оружейник, — зачем мне в вашу Сибирь ехать, там, говорят, шибко не хороший народ живет, ножиком чик-чик делать будут, — и он выразительно провел рукой по горлу.

Наконец, Карача-бек, не выдержав пустого препирательства, плюнул и отошел от оружейника, бросив на прощание:

— Смотри, не пожалей! Я тебя, пока, по-доброму прошу.

— А меня только добром просить и надо, — беспечно махнул рукой мастер, не обратив внимания на угрозу.

Но не таков был Карача-бек, чтобы отказываться от задуманного. Он велел своим людям выследить мастера и узнать, где он живет.

Поздней ночью, крадучись, нукеры Карачи-бека обошли дом и встали подле двери. Карача-бек, не таясь, подошел и громко постучал. В соседнем доме затявкала собака, но никто не обратил внимания. В доме послышалось шлепанье сандалий и женский голос негромко спросил:

— Кого шайтан принес в поздний час?

— Хозяин нужен…

— А до утра подождать нельзя?

— Дело не терпит.

Дверь открылась. Выглянула пожилая женщина, посмотрела на пришедшего и, не обнаружив ничего подозрительного, впустила в дом.

На краю окна стояла масляная плошка, освещая небольшую комнату. Женщина ушла в глубь дома, оставив Карачу-бека одного. Через некоторое время послышались грузные шаги и появился сам хозяин.

— А, старый знакомый, — не удивился он, — чего пожаловал?

— Да вот, беда, подкова отлетела у моего коня и как раз перед твоим домом. Не поможешь?

— Если за ночную работу хорошо заплатишь, то, как не помочь…

— Как хорошему человеку не заплатить. Сколько запросишь, столько и выложу, — Карача-бек широко и дружески улыбнулся.

Одевшись, он безбоязненно вышел во двор, и сразу с обеих сторон на него набросились нукеры, пытаясь свалить на землю. Но кузнец, раскидав нападающих, бросился в кузню, сорвал со стены кривую саблю и рубанул с плеча ближайшего к нему воина.

Из дома полураздетые выскочили дети мастера, испуганно наблюдая за происходящим. Заголосила жена, над оградой показались прибежавшие на шум соседи, и все могло бы плачевно кончится для Карачи-бека и его нукеров. Тогда он угрожая кинжалом, ухватил за волосы одного из сыновей и подтащил его к двери кузницы.

— Брось саблей махать, — приказал он мастеру, — а не то, — и он выразительно показал глазами на оцепеневшего от ужаса мальчика.

Мастер, увидев стоящего перед ним сына с незнакомцем, державшего кинжал на шее, запрокинув назад голову мальца, бросил саблю и зло с отчаянием выругался:

— Будь ты проклят и дети твои до десятого колена, коль на мальчишку руку поднял. — Говори, что делать надо.

— Собирайся, — приказал Карача-бек, — и скажи жене, чтобы голосить перестала.

Вскоре по узкой улочке меж спящих домов оружейников проехали всадники по два человека в ряд. На коне сидел связанный по рукам мастер Нуруслан, а впереди всех Карача-бек держал перед собой в седле дрожавшего от страха мальчика, пытающегося отыскать глазами в толпе воинов отца.

— Думаю, что наш хан будет доволен, — сказал, глянув на Карачу-бека Соуз-хан, когда они миновали городские ворота, — хорошего мастера ему везем.

— Хан ничего не должен об этом знать, — сверкнув глазами, глухо с нажимом произнес Карача-бек, — не ему мастера везу.

Соуз-хан замолчал и подумал, что лучше бы ему совсем не связываться с ханским визирем, а жить и дальше спокойно в своем улусе, вдали от Кашлыка.

Городок Строгановых на сей раз отряд Карачи-бека обошел далеко стороной. А к весне по уже протаявшим лесным тропам подошли к Иртышскому берегу, где и расстались: Соуз-хан, немало похудевший за дорогу, отправился к себе, а Карача-бек с купленными ружьями и захваченными пленниками поехал в сторону бабасанского городища, где находилась спрятанная глубоко под землей его оружейная мастерская, охраняемая верными людьми.

Когда кузнец осмотрел оружие, сделанное местными мастерами, презрительно скривился и спросил:

— Бабы что ли у тебя здесь работали? Моя жена и то лучше бы сковала.

— Вот ты теперь и покажешь, — усмехнулся Карача-бек.

Мухамед-Кул и Зайла-Сузге не заметили, где они миновали границу зимы и въехали в цветущее лето. Точнее, это было только начало летней поры, когда воздух насыщен нестерпимым жгучим ожиданием рождения новой жизни, когда все зимние опасности отброшены, забыты, когда ликование перед полным пробуждением блуждает вокруг: и разлитое по земле, и в набухающих почках деревьев, и первом робком цветении трав — все это вселяло уверенность и давало надежду. Они ехали вдоль русла Иртыша, который постепенно сужался и становился уже не тем могучим сибирским сметающим все на своем пути потоком, а послушным, тихим ручейком, ласкающимся, словно котенок, о твои ноги.