Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника

— Спасибо, — скорее догадался, чем услышал Едигир.

— Держись, Федор. Убивать они нас не станут. Выкуп будут ждать. — Тот кивнул ему в ответ.

— Кто вы? — спросил их рыжебородый, — как попали в наш лагерь? Откуда на вас эта одежда?

— Попить дайте, — выдохнул едва слышно Барятинский.

Рыжебородый быстро что-то приказал повелительным тоном стоявшему рядом нукеру и тот кинулся куда-то в сторону и вскоре поднес к губам Барятинского медный кувшин и наклонив через узкий носик, вылил несколько глотков тому в рот. Тем же способом дал напиться и Едигиру.

— Теперь будете говорить? — последовал вопрос. Рыжебородый довольно сносно говорил по-русски.

— Я князь Барятинский, — ответил спокойно Федор, — отправьте к моему отцу письмо и он оплатит выкуп.

— Хорошо, — кивнул рыжебородый, — а ты кто? На русского ты не очень-то походишь. Ногаец? Из Казани? Или из Крыма?

— Не угадал, почтеннейший, — Едигир улыбнулся разбитыми губами, — русский я и служу московскому царю.

— Казак?! — седые брови рыжебородого взметнулись вверх, и Едигир догадался, что ответь он утвердительно, и его тут же лишат жизни.

— Нет. Я же сказал, что служу русскому царю.

— А за тебя кто может дать выкуп? Кому отправить грамоту?

Едигир подумал, что окажись он в подобном положении в Сибири, и то посчитал бы унизительным для себя вести разговор о выкупе, а сейчас… Кто даст деньги за него? Кому дорога его жизнь? Может быть, Тимофей и поставил бы за него ведро другое меда, как за крестника своего…

— Я выкуплю его, — неожиданно проговорил Федор Барятинский, — он из-за меня оказался здесь.

— Он твой слуга? — рыжебородый сверлил узкими, темными как смола глазами Едигира, словно пытался прочесть его мысли.

— Нет, — Барятинский затряс головой, — он такой же воин, как и я.

— Как твое имя?

— Василий.

— Кто послал вас?

— Мы случайно появились в вашем лагере.

— А кто из вас двоих убил нашего воина?

— Он скрылся.

— Чтоб сообщить о наших войсках?

— Мы не можем ответить на твой вопрос.

— Один из вас убил нашего человека. Выкуп будет очень большой, чтоб мы забыли о том.

В ответ Барятинский лишь пожал плечами. Едигир же попробовал незаметно крепость веревок и убедился, что самому от пут не освободиться. Но его движение не укрылось от цепких глаз рыжебородого и он проговорил с усмешкой:

— Знаю — будете пытаться убежать. Но мы закуем вас в цепи. А если все же попробуете, то подрежем жилы на ногах. Так что сидите спокойно и ждите, когда пришлют выкуп. Не буду спрашивать, зачем вы пожаловали в наш лагерь, и так все ясно, — и он, круто повернувшись на высоких каблуках зеленых сапог, зашагал прочь.

Два стражника оставшиеся при пленных, ослабили путы на ногах и повели их куда-то. Вскоре они увидели плечистого человека с молотом в руках. Он стоял возле небольшой наковальни и отбивал на ней наконечник копья, время от времени любуясь своей работой. Увидев пленных, заулыбался и сделал широкий жест рукой, как бы приглашая их к поданному угощению. Через час Федор и Едигир были прочно закованы в ножные цепи, соединенные с железным поясом, надетым на голое тело.

Их отдали в распоряжение старого татарина, ехавшего следом за войском. Они должны были смотреть за лошадьми, собирать хворост для костра, варить обед, чистить посуду. Бежать было бессмысленно, поскольку их тут же могли поймать и убить на месте.

Значение совещания

Привлекши свои и вражеские партии, пусть он (царь) думает о начале дел. Всякое начало (дела) предваряется совещанием. Место совещания должно быть закрыто, из которого не истекают разговоры, куда не могут заглянуть птицы. Ибо известно, что совещания были выданы попугаями и сороками, собаками и другими животными. Поэтому к месту совещания пусть никто не причастный не подходит. Пусть будет уничтожен предающий совещание.

Совещание может быть предано жестом или выражением лица посла, министра, царя. Жест — это измененное движение. Выражение лица — это принимание определенного вида.

Пусть другие не знают царские тайны, но пусть сам видит слабые места других. Подобно тому, как черепаха скрывает свои члены, так пусть царь скрывает все, что у него открыто.

Из древнего восточного манускрипта

Карача-бек велел построить для себя жилище подле подземной оружейной мастерской и прочно обосновался там. Он подолгу простаивал возле кузнечного горна, следил, как Нуруслан раздувает меха, калит длинную полосу железа, а затем, бросив ее на наковальню, тщательно отбивает молотом. Сын его держал заготовку длинными клещами и поворачивал по знаку отца то одной, то другой стороной. За короткий срок они исправили ружья, изготовленные местными мастерами.

— Долго служить не будут, — махнул рукой Нуруслан, — железо плохое. Все одно разорвет, если чуть пороху пересыпать.

— А где взять хорошее железо? И как определить, что оно пойдет для ружей? — выспрашивал его Карача-бек.

— О-о-о! То дело тонкое. Ты, хозяин, — а он упорно звал Карачу-бека "хозяином", хотя видел, что тому не нравится это, — в мехах понимаешь и сразу отличишь, какой добрый мех, а какой никуда не годится. Так и с железом. Долго, шибко долго учиться надо, тогда поймешь чего-нибудь. Еще дед мой кузнецом был, а дед его деда тоже железо ковал. Я мальцом был, а уже угли для горна отбирал, меха раздувал. Возле огня и вырос. Ты мне только дай в руки хоть кинжал, хоть наконечник от стрелы — сразу скажу, где ковали: в Москве, Бухаре или от немцев привезли.

— И где мастера самые лучшие?

— Разные везде. Немцы для себя хорошее оружие делают, а на продажу везут худое, то, что свои не берут… У каждого свой секрет есть и никому другому не выдадут.

— В чем же твой секрет? — Караче-беку нравилось вести долгие беседы с Нурусланом, открывая для себя иной мир.

— Ну, скажу я тебе, хозяин, секрет, а что ты с ним делать станешь? Продашь кому?

— Ты скажи, а я уже погляжу, что с ним делать.

— Присадок добавлять надо разный для разного железа, — засмеялся мастер, — вот и секрет весь. Продавай!

Карача-бек сумрачно глянул на него, пытаясь понять, смеется Нуруслан над ним, или говорит правду. Помолчал, встал с чурбачка и сплюнул в пламя горна.

— Ты чего делаешь? — вскрикнул кузнец. — Нельзя плевать в огонь, а то уйдет, и все дела.

— Не смеши меня, — Карача-бек отправился к выходу, — ты и то убежать не можешь, а огонь и подавно.

— Э, не говори так, хозяин. Обидишь огонь и не будет удачи. Он — друг. Зачем плевать на него? Я каждый раз молитву читаю, помощи прошу, прежде чем разжечь его. Так дед меня научил и во всем нашем роду так было.

— Да плевал я на весь ваш род, — выдохнул Карача-бек, поднимаясь по ступеням. Который день у него не проходило беспокойство от бесполезности затеянного им дела. И он частенько срывал свою злость на слугах, охранниках, а сегодня обидел ни за что и Нуруслана.