Вячеслав Софронов - Кучум

— При войсках, — ответил один за всех боярин Григорий Васильевич Путятин, привстав с лавки.

— А вы чего отсиживаетесь? Кто за вас воевать будет? Кого к казакам на Дон, на Волгу отправили? Почему вестей до сих пор нет?

— Князей Федора Барятинского с Алексеем Репниным отправили, да верно, срок не пришел им вернуться, — с готовностью напомнил царский окольничий Осип Щербатов.

— Долго, долго чего-то ездят они, — царь тяжелым взглядом окинул в очередной раз бояр и закончил, — готовьте ополчение. С ляхами нам добром не разойтись. Сеча долгая будет, — и направился к выходу из тронной залы.

Уже только вечером пожаловал Иван Васильевич в свой новый дворец и, не скинув дорожного платья, проследовал на женскую половину, где, знал, его который день поджидает Анна Васильчикова, и он сам испытывал неловкость, редко заходя в последнее время в ее покои.

Может, потому и перебрался он в новый дворец, что слишком многое связывало его со старыми кремлевскими палатами. Там умерла его первая жена Анастасия… Единственная женщина в его жизни, которую он по-настоящему боготворил, обожал, слушал, почти во всем с ней советовался. Долго, ох, долго не заживала та рана, а все кровоточила, заставляя глядеть с подозрением на близких друзей, которые, казалось, чего-то скрывали, недоговаривали, отводили глаза, стоило ему вспомнить про Анастасию.

Может, потому и бежал к королю Сизигмунду князь Андрейка Курбский, который знал что-то о таинственной смерти ее. Знал, а может быть, был замешан… Кто знает. И сколько обозов с беглыми боярами останавливали тогда, вскоре после смерти царицы, в порубежных землях. Бояре словно с ума посходили, кинувшись бежать из Москвы. Ой, нечисто, нечисто было в том кремлевском дворце, и дух предательства витает там до сих пор, напоминая о многих изменах, о крови, о смерти…

А черкешенка Мария? Она кому помешала? Ее отчего испугались, свели в могилу зельями, наговорами? Не могла умереть молодая еще девка, один раз лишь успевшая зачать от него, но не сохранившая сына Василия, названного так в честь его батюшки. Сперва наговорили ей про царские забавы и утехи, отвели от царя, а потом и совсем в могилу свели. Все им мало. Мстят за срубленные головы изменников.

А другая, тоже Мария, красавица писаная, дочь новгородского гостя, и месяца во дворце том не прожила. Она кому могла помешать? Чем не по нраву пришлась? Не пощадили душу христианскую, загубили…

И снова он упрямо решал обзавестись семейным покоем и счастием, ввести во дворец жену, которая бы стала советчицей и помощницей, у кого он мог бы найти отдохновение от дел тяжких. Присмотрели ему знатную невесту из рода Колтовских, Анну Алексеевну. Да уперлись попы московские, митрополит не пожелал дать разрешения на брак. Выпросил, вымолил государь, обещал каяться три года подряд за нарушение канона христианского. Он же не чернец какой, чтоб плоть свою воздержанием изводить, а мужчина в самых летах и можно ли государю великой державы жить монахом-схимником? Да никак нельзя. Не тайком же по бабам бегать, на тайные заимки возить подходящих. Так какой грех больше? Тот или этот? Разрешили святые отцы. Смилостивились. Обвенчали. И надо же такому случиться, что в покои свои блудницу ввел! Порушенную девку бояре подсунули! Не девку, а бабу в любовных науках искусную. Не вытерпел такого позора, сослал в монастырь, в дальний Тихвин. Пусть там до самой смерти слезы льет, тешит себя мыслью, что хоть побыла царской женой короткий срок. А любовников ее он выследил, все на дыбе признались, как царицу ублажали, пока он в походах воинских пребывал, честь отчизны своей отстаивал, с врагами воевал. Они в то время на мягких перинах его чести лишали. С такими разговор короток — в мешок и в воду, чтоб на том свете чертей тешили, забавляли.

А потом он уже у святых отцов разрешения не спрашивал. Пусть себе ворчат, нос воротят, мирянам своим указывают как жить праведно. Приказал себе новый дворец отстроить и ввел туда нонешную жену Анну Васильчикову. Всем девка хороша, только слезлива больно. Как ни придет, а у нее глаза на мокром месте. Надоело. Последний раз все ей высказал, что на душе накипело. Не хочет жить, как он велит, так монастырей на Руси предостаточно. Там и лей слезы.

Но даже самому себе Иван Васильевич не желал признаваться, что не только женских ласк желал он от жен, входивших в его покои и с трепетом взиравших на царственный лик. Мучили его смутные подозрения, что таят они в душе измену, готовы предать, переметнуться к любому, кто поманит, позовет, пообещает большего. И теперь уже научился не пускать глубоко в сердце их ласковые слова, не обманываться покорностью и обещаниями пойти на край света с ним, бежать в дремучие леса, коль бояре замыслят чего худое. Нет, не верил он потомкам лукавой Евы, совращенной змием. С тех самых пор пошла измена и предательство, когда соблазнила женщина, Богом сотворенная из ребра адамова, мужа своего, обрекла его на вечные муки.

И уже год от года ощущал он величие свое и не видел равных себе. Потому и слал гонцов к королеве Елизавете, желая взять себе жену достойную, знатностью рода ни в чем ему, Рюриковичу, не уступающую. Верил и не верил в будущность свою, в богоизбранность.

Иван Васильевич уже поднялся по крутой лесенке на верхний покой, где располагались женские светлицы, когда неожиданно навстречу ему шагнул кто-то, плохо различимый в потемках.

— Кто тут? — вскричал он и выхватил кинжал, едва не ткнул в грудь испугавшего его человека.

— Убьешь так меня когда-нибудь за преданность мою, — раздался густой сочный голос, — и умру без покаяния.

— А-а-а… — успокоился Иван Васильевич, узнав голос своего любимца Богдана Яковлевича Вольского. Едва ли не единственного, кому он доверял, и доверялся во всем. — Чего затаился в темноте?

— Тебя, господин мой, поджидаю, — спокойно отозвался тот, — специально стою, поглядываю, кто куда идет, да зачем…

— И чего высмотрел? — царь перешел на шепот, ожидая услышать что-то особенное, и уже приготовился мысленно к неприятному известию.

— Да увидеть ничего такого не увидел… Тихо все. Только Анна твоя рыдает да молится в светелке своей…

— Утешил бы девку, — попытался пошутить Иван Васильевич, но шутка вышла двусмысленная, и он тут же поправился, — девок бы к ней привел, чтоб повеселили, песни попели.

— Не-е-е, — протянул басом Богдан Яковлевич, — то не мое занятие. Девок приведу, да не дай Бог, сам с ними останусь. А тут ты нагрянешь… Вот тогда оправдывайся, отнекивайся, что не ел малину, когда губы красные…

— Ладно, чего хотел? — Иван Васильевич чувствовал, тот чего-то недоговаривает. — Спешу я.

— Да тут такое дело, — замялся Вольский и тяжело вздохнул, — согрешил я малость. Отпустишь грех, царь-батюшка?