Бернард Корнуэлл - Бледный всадник

Брида и вправду отличалась хитростью. Она была моей первой любовницей, эта девочка из Восточной Англии, воспитанная Рагнаром Старшим, а теперь спавшая с его сыном.

— Поговори с ней, — попросил я, — передай от меня привет и скажи, что если дело дойдет до войны…

Я помедлил, не зная, что именно сказать. Обещать сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Рагнара, не имело смысла: ведь если начнется война, заложников убьют задолго до того, как я смогу до них добраться.

— Если дело дойдет до войны, то что? — поторопил меня Вульфер.

— Ну, тогда, — повторил я то, что сказал сам Вульфер перед моим покаянием, — мы все будем думать лишь о спасении собственной жизни.

Он долго глядел на меня, не говоря ни слова, и по этому его молчанию я догадался, что, хотя я и не сумел найти нужных слов для послания Рагнару, Вульфер все прекрасно понял. Он допил свой эль.

— Выходит, эта сучка говорит по-английски, да?

— Она англичанка.

Вообще-то я и сам был англичанином, но ненавидел Альфреда и, будь такая возможность, присоединился бы к Рагнару, хотела того Милдрит или нет. По крайней мере, я лелеял в душе такие планы. Но где-то глубоко под землей, где страшный змей гложет корни Иггдрасиля, древа жизни, сидят три пряхи, которые и прядут нити нашей судьбы. Хотя людям кажется, будто они сами принимают решения, однако на самом деле все наши жизни в руках этих трех женщин. Они прядут нити наших судеб, а судьба правит всем. Датчане это знали, и даже христиане знали это. «Wyrd bið ful aræd», — говорим мы, саксы. «Рок не остановить». И пряхи устроили мою судьбу совсем иначе, потому что спустя неделю после той встречи с Вульфером, когда в Эксанкестере снова стало тихо, они послали мне корабль.

Первым мне сообщил об этом раб. Однажды утром он прибежал с полей Окстона и сказал, что в устье Уиска видели датский корабль. Я натянул сапоги и кольчугу, схватил висевшие на колышке мечи, крикнул, чтобы мне привели лошадь, вскочил в седло и поскакал к берегу, где гнил «Хеахенгель».

Теперь там появилось еще одно судно. Оно приближалось к длинной песчаной косе, отделявшей Уиск от открытого моря. Парус этого корабля был подобран к рее, весла поднимались и опускались, словно крылья, а длинный корпус оставлял за собой кильватерную струю, мерцавшую серебром в свете восходящего солнца. На высоком носу судна стоял человек в полном вооружении, в шлеме, с копьем — и за моей спиной, там, где жили в землянках несколько рыбаков, это вызвало настоящую панику: люди спешили к холмам, прихватив с собой те немногие пожитки, какие могли унести.

Я окликнул одного из беглецов:

— Стой! Это не датчане! Это судно западных саксов!

Но люди не поверили мне и все равно поспешили убраться прочь вместе со своим скотом. Их можно понять, ибо они поступали так многие годы: при виде судна бросались бежать, потому что на кораблях приплывали датчане, которые несли смерть. Но у этого корабля не было на носу дракона, волка или орла, и я узнал судно — то был «Эфтвирд». Его имя, пожалуй, единственное среди всех судов флота Альфреда, было мне по душе. В отличие от докучливо-набожных названий вроде «Хеахенгель» («Архангел») или «Кристенлик» («Христианин») слово «Эфтвирд» означало «Судный день». Хотя название и было вдохновлено христианством, однако оно довольно-таки точно описывало, какую участь этот корабль сулил датчанам.

Человек на носу помахал мне, и впервые с тех пор, как я подполз на коленях к алтарю Альфреда, у меня стало легко на душе: я узнал Леофрика. А потом нос «Эфтвирда» уткнулся в грязный берег, и длинный корпус, содрогнувшись, замер.

Леофрик сложил руки рупором:

— Насколько глубока здесь грязь?

— Ерунда! — крикнул я в ответ. — Глубиной в руку, не больше!

— Я смогу пройти?

— Конечно сможешь! — прокричал я.

Он прыгнул и, как я и ожидал, погрузился по бедра в густую черную жижу. Я согнулся в седле от смеха, и команда судна смеялась вместе со мной, в то время как сам Леофрик сыпал проклятиями.

На то, чтобы его вытащить, ушло десять минут, и к этому времени многие из нас тоже перемазались в вонючей жиже, но потом команда, состоявшая в основном из гребцов и воинов примерно моего возраста, сгрузила эль, хлеб и солонину, после чего мы провели целый день на берегу: как раз начинался прилив.

— Ну ты и задница, — проворчал Леофрик, глядя на грязь, забившуюся в кольца его кольчуги. — Одно слово — Эрслинг.

— Не сердись, это я от скуки, — ответил я.

— Тебе скучно? И нам тоже.

Похоже, в последнее время флот вообще не выходил в море. Его отдали под команду некоемому тупому солдафону по имени Бургвард. Брат его был епископом Скиребурнанским, и Бургвард получил приказ не нарушать мира.

— Если датчане не отчаливают, — пояснил Леофрик, — значит, и мы не отчаливаем.

— Тогда что ты тут делаешь?

— Он послал нас, чтобы спасти этот кусок дерьма. — Леофрик кивнул на «Хеахенгель». — Хочет снова иметь двенадцать кораблей, понимаешь?

— А я думал, что строятся новые.

— Их начали было строить, но все дело остановилось из-за каких-то подонков, которые разворовали древесину, пока мы сражались у Синуита. А потом кто-то вспомнил про «Хеахенгель» — и вот мы здесь. Бургварду мало одиннадцати кораблей.

— Но если он не выходит в море, зачем ему сдался еще один?

— На случай, если придется-таки отплыть, — объяснил Леофрик. — А если такое произойдет, он хочет иметь двенадцать кораблей. Не одиннадцать, а двенадцать.

— Почему именно двенадцать?

— Потому что… — Леофрик сделал паузу, чтобы откусить кусок хлеба.—.. потому что в Евангелии говорится, что Христос послал в мир двенадцать своих учеников — парами. Вот так и нам положено будет отчаливать: по два корабля зараз, сплошная святость, а если у нас наберется всего одиннадцать судов, это будет означать, что отчалят только десять, если ты успеваешь следить за ходом моих рассуждений.

Я уставился на Леофрика, гадая, уж не шутит ли он.

— Бургвард настаивает, что вы должны плыть, разделив флот по два судна?

— Потому что так написано в книге у отца Виллибальда, — кивнул Леофрик.

— В Евангелии?

— Так сказал нам отец Виллибальд, — бесстрастно ответил Леофрик. Тут он заметил выражение моего лица и пожал плечами. — Честное слово! И Альфред это одобрил.

— Ясное дело, одобрил!

— Ну а если ты делаешь то, что велит тебе Евангелие, — продолжал Леофрик, по-прежнему с бесстрастным лицом, — тогда с тобой не может приключиться никаких неприятностей, верно?

— Да уж, — ответил я. — Так, выходит, ты здесь, чтобы починить «Хеахенгель»?

— Поставим новую мачту, новый парус, новый такелаж, залатаем несколько дыр, проконопатим — и отбуксируем судно обратно в Гемптон. На это может уйти месяц!