Бернард Корнуэлл - Бледный всадник

И вдруг в огромном зале воцарилось молчание.

Когда собравшиеся заметили, что король отвлекся от обсуждения мостов, в зале начался легкий гул, и все повернулись, чтобы посмотреть на меня. Наступйла тишина, которую нарушил чихнувший священник, — и внезапно люди рядом со мной, сидевшие у холодных камней очага, со скрипом отодвинули свои стулья. Они не ушли, но впечатление сложилось такое, словно меня избегали.

Увидев, что Эльсвит улыбается, я понял — быть беде. Моя рука непроизвольно потянулась к мечу, чтобы на удачу прикоснуться к эфесу, но тут я вспомнил, что безоружен.

— Мы обсудим мосты позже, — сказал Альфред и встал.

Корону ему заменял бронзовый обруч, на короле была отороченная мехом роба, гармонирующая с платьем его жены.

— Что происходит? — спросил я Беокку.

— Умолкни! — Это проговорил Одда Младший.

Он был во всем блеске военного облачения, в сияющей кольчуге под черным плащом, в высоких сапогах; на перевязи из красной кожи висело оружие, потому что, как командиру королевской стражи, Одде дозволялось входить в зал вооруженным.

Я посмотрел ему в глаза и прочел в них торжество. Точно такое же торжество читалось на узком личике Эльсвит — и я понял, что меня призвали сюда вовсе не затем, чтобы король выказал мне свое благоволение, но для того, чтобы я встретился лицом к лицу со своими врагами.

И я оказался прав.

Из толпы возле дверей вызвали священника — молодого человека с одутловатым хмурым лицом. Он спешно подошел, как будто боялся, что ему не хватит короткого зимнего дня, чтобы выполнить свою работу. Священник поклонился королю, взял пергамент со стола, за которым сидели двое вельмож, и встал в центре круга советников.

— У нас имеется одно неотложное дело, — сказал Альфред, — с которым, с разрешения витана, мы разберемся безотлагательно.

Никто и не собирался спорить, все тихим бормотанием выразили свое одобрение.

Альфред кивнул.

— Сейчас отец Эркенвальд зачитает обвинения, — объявил он и снова сел на трон.

Обвинения? Я почувствовал себя диким кабаном, который вдруг оказался между гончими и охотничьими копьями, и как будто оцепенел. Поэтому я даже не сдвинулся с места, а отец Эркенвальд тем временем развернул пергамент и откашлялся.

— «Утред из Окстона, — сказал он высоким голосом, четко выговаривая слова. — Ты обвиняешься в том, что взял королевский корабль без дозволения короля и отвел этот корабль в страну Корнуолум, где затеял войну с бриттами, тоже без дозволения короля, и всему этому мы можем получить клятвенные подтверждения».

В зале поднялся шум, Альфред поднял руку, и все стихло.

— «Ты также обвиняешься в том, — продолжал Эркенвальд, — что вступил в союз с язычником Свейном и помог ему убить христиан в Корнуолуме, хотя те люди жили в мире с нашим королем, и это тоже может быть клятвенно подтверждено свидетелями».

Он помедлил, и на этот раз ничто не нарушило полную тишину в зале.

— «А еще ты обвиняешься, — теперь Эркенвальд читал тише, как будто едва мог поверить в написанное, — в том, что, присоединившись к язычнику и разбойнику Свейну, совершил подлые убийства и нечестивое ограбление церкви в Синуите».

На этот раз зал буквально взорвался негодованием, и Альфред даже не попытался навести порядок, поэтому Эркенвальду пришлось возвысить голос, чтобы закончить чтение обвинительного акта.

— «Чему также, — уже кричал он, чтобы его могли услышать, — мы имеем клятвенные подтверждения!»

Священник опустил пергамент, посмотрел на меня с неприкрытой ненавистью и отошел назад, к краю помоста.

— Он лжет! — прорычал я.

— У тебя еще будет возможность высказаться, — сказал сидящий рядом с Альфредом священник со свирепым лицом, облаченный в монашескую рясу, а поверх нее — в накидку клирика, богато расшитую крестами. У него были густые седые волосы и звучный суровый голос.

— Кто это? — спросил я у Беокки.

— Преподобный Этельред, — негромко ответил Беокка и, видя, что это имя мне ничего не говорит, добавил: — Архиепископ Контварабургский, конечно.

Архиепископ подался вперед, чтобы поговорить с Эркенвальдом.

Эльсвит не спускала с меня глаз. Эта женщина всегда меня терпеть не могла и теперь с удовольствием наблюдала за моим крушением. Альфред тем временем изучал балки под потолком, как будто никогда их раньше не видел, и я понял, что он не собирается принимать участие в суде, потому что это был именно суд. Он позволит другим доказать мою вину, но, без сомнения, огласит приговор… И приговор не мне одному, похоже, потому что архиепископ спросил, нахмурившись:

— А второй арестованный тут?

— Его держат в конюшнях, — ответил Одда Младший.

— Ему следует быть здесь! — возмущенно поговорил епископ. — Человек имеет право услышать, в чем его обвиняют.

— Кого именно вы имеете в виду? — вопросил я.

Речь шла о Леофрике, которого привели закованным в цепи, и при его появлении не поднялось негодующих криков, потому что люди видели в нем всего лишь моего сообщника и помощника.

Преступление совершил я, Леофрик тоже в нем участвовал, поэтому теперь пострадает за это, но у него явно нашлись в зале сочувствующие. Леофрика здесь знали, он был родом из Уэссекса, в то время как меня считали чужаком, незваным гостем из Нортумбрии.

Стражники подвели Леофрика поближе, и тот, печально посмотрев на меня, пробормотал:

— Мы в этом по самые задницы.

— Тише! — прошипел Беокка.

— Доверься мне, — сказал я.

— Довериться? — горько переспросил Леофрик.

Тут я украдкой посмотрел на Исеулт, и та чуть заметно покачала головой, давая понять, что она предвидела этот день и что все кончится хорошо.

— Доверься мне, — повторил я.

— Пусть заключенные умолкнут, — сказал архиепископ.

— По самые наши королевские задницы, — тихо проговорил Леофрик.

Архиепископ сделал жест в сторону отца Эркенвальда.

— У вас есть свидетели, готовые дать клятву? — спросил он.

— Есть, господин.

— Тогда сперва выслушаем их.

Эркенвальд махнул другому священнику, который стоял у двери в дальней части зала. Дверь открылась, и вошел худощавый человек в черном плаще. Я не мог разглядеть под капюшоном его лицо. Он поспешил к передней части помоста, низко поклонился королю и опустился на колени перед архиепископом, который протянул руку, позволяя поцеловать свое тяжелое кольцо с драгоценным камнем. Только потом свидетель встал, откинул капюшон и повернулся ко мне лицом.

Это был Ассер, тот самый монах из Уэльса. Осел, как я его про себя называл.

Он пристально глядел на меня, пока еще один священник подносил ему Евангелие; потом положил на книгу худую руку.

— Клянусь, — произнес он с акцентом, все еще не сводя с меня глаз, — что буду говорить одну только правду, и да поможет мне в этом Бог и да обречет Он меня на вечное адское пламя, если я о чем-либо умолчу.