Борис Васильев - Александр Невский

Злым был февраль солёного от крови года. Злыми были морозы, злыми колючие ветры, злыми переметчивые, сухие, как прах, снега и даже обледенелые метёлки ковыля звенели на ветру зло Зло было кругом, во всей степи, во всем мире и в каждом доме, потому что зло посеяли люди, и оно взросло и окрепло, опившись кровью и обожравшись трупным мясом Это было жирное, облипчивое зло, и казалось, что его уже невозможно смыть с души своей

«И восстал брат на брата, и род на род, и племя на племя И убивали друг друга, и выкалывали глаза, и урезали языки, и насиловали дев и молодых жён, бросая их умирать на перекрёстках никому не нужных дорог»

Трое путников в стёганых ватных кафтанах медленно и неукротимо брели сквозь переметчивые снега огромной — от горизонта до горизонта — мёртвой степи Первый и замыкающий были рослыми мужами, широкие груди которых, развёрнутые плечи и прямые спины ещё издали убеждали, что руки их никогда не сжимали чапиги сохи или плуга, но с детства приучены были к мечу. Правда, меч в простых, обтянутых чёрной кожей ножнах имелся только у торящего дорогу, а у его спутников на широких поясах висели кривые татарские сабли, пополам разрезающие падающий конский волос. Меж двумя мужами шёл юноша, на едва меченных усах которого ещё не задерживался иней, а щеки были румяны и свежи. Но шагал он упрямо, сабля не путалась в ногах, спину не гнул и от встречного ветра не ёжился.

За ними давно уже шла волчья стая. Не по следам, не шаг в шаг, а развернув крылья свои полуохватом. Волки не торопились, зная, что добыче некуда деться на заснеженной скатерти дикой степи.

Было ещё светло, и солнце жёлтым кругом висело за спинами путников. Мглистые тучи обрезали его лучи, и людям не приходилось топтать собственные тени усталыми ногами. Это было солнце без тени, будто тени унесли с собою те, кому повезло погибнуть в ту страшную зиму.

— Остановимся, — сказал первый, выбрав низинку, в которой можно было укрыться. — И перекусить надо, и передремать не грех. Мы найдём топливо, Чогдар?

— В степи топливо под ногами, — с еле заметным акцентом ответил второй воин, снимая котомку. — Ты мне поможешь, Сбыслав.

Юноша, сбросив свою ношу, тотчас же пошёл вслед за Чогдаром, а оставшийся начал разгребать снег, готовя место для костра.

В эту зиму оттепелей не случалось, ветер беспрестанно ворошил снега, и докопаться до земли казалось делом нетрудным. Однако под снегом в смёрзшейся густой и перепутанной траве руки наткнулись на кости, и воин долго выдирал их оттуда, бережно откладывая в сторону. А потом извлёк из-под снега грубый нательный крестик, старательно отёр его, прижал к губам и спрятал за пазуху.

Вернулись спутники. Чогдар нёс в поле кафтана груду смёрзшегося конского навоза, а Сбыслав — рыхлую охапку полёгшего под снегом кустарника.

— Кони стояли, — сказал Чогдар, высыпав навоз.

— А люди легли. — Старший показал свою находку и перекрестился.

И спутники его перекрестились. Помолчали.

— Наша с тобой война, Ярун, — вздохнул Чогдар.

— Наша, — согласился Ярун и протянул найденный крестик юноше. — Христианская душа на этом месте в рай отлетела. Носи у сердца, сын. Память должна обжигать.

— Да, отец. — Сбыслав торжественно поцеловал крестик и спрятал его на груди.

— Волки близко, — сказал Чогдар, вздувая костёр. — Сидят караулом.

— К огню не сунутся.

— Не к тому говорю, Ярун. Кости человеческие грызть начнут, по степи растаскают. Уж лучше в огонь их положить.

Потом они молча жевали сушёную рыбу, ожидая, когда поспеет похлёбка в котелке. Студёная синева наползала со всех сторон, а они чутко дремали, закутавшись в широкие полы кафтанов и спрятав лица в башлыки.

Невдалеке завыл волк. Ярун сел, помешал варево, попробовал.

— Похлебаем горячего, да и в путь.

Хлебали неторопливо, истово, старательно подставляя под ложки куски чёрствых лепёшек. Тоскливо выли волки в густеющих сумерках, не решаясь приблизиться к огню.

— Зверь убивает пропитания ради, — сказал вдруг Сбыслав. — А чего ради человек убивает человека?

— Несовершенным он в этот мир приходит, — вздохнул Ярун. — Душа должна трудиться, и пока трудами не очистится, нет ей покоя. Труды, размышления и молитвы взрослят её, сын.

— Жирный кусок — самый сладкий, — добавил Чогдар. — А из всех сладких кусков власть — самая жирная. — Он облизал ложку и спрятал её. — Пора в путь, анда.

Все трое молча поднялись, затянули на спинах длинные концы башлыков, надели котомки и, перекрестившись, тронулись дальше. Шли прежним порядком: Ярун торил дорогу, Чогдар замыкал шествие, а Сбыслав держался середины.

Позади у догорающего костра тоскливо выли волки. Конечно, лучше было бы ночевать у огня, а идти днём, но в те года горящий в сумерках одинокий костёр был опаснее самых ярых зверей.

Добыча удалялась, и стая преодолела извечный страх перед огнём. Матёрая волчица обвела её стороной, быстро поставила на след, и волки, пригнув лобастые головы, крупной рысью пошли вдогон. Бежали молча, цепочкой следуя за вожаком, но, приблизившись, взрычали, роняя слюну, и снова стали обходить с двух сторон, перейдя внамет, чтобы поскорее отрезать путь людям, замкнуть кольцо и ринуться в одновременную атаку. Путники остановились, выхватив из ножен оружие. Чогдар развернулся лицом к тылу, Ярун мечом держал нападающих зверей спереди, а юный Сбыслав, укрывшись меж их спинами, отражал волчьи броски с обеих сторон. Ему первому и удалось полоснуть самого неосторожного острым клинком по горлу. Волк взвыл, отлетев в сторону, забился, разбрызгивая кровь по сыпучему нехоженому снегу.

— Один есть, отец!

— Береги дыхание. Ещё одного зацепим, и можно будет идти.

Второго волка широко располосовал Чогдар. Запах горячей крови и смертный вой бившихся в агонии раненых животных сразу остановили стаю. Беспомощная добыча была рядом, и молодой волк не выдержал первым, яростно бросившись на подбитого собрата. И вмиг стая распалась на две кучи, с рычанием разрывая тёплые, бьющиеся на снегу тела.

— Вперёд, — сказал Ярун, бросив меч в ножны, — Может, отстанут.

И они вновь зашагали по степи, оставив позади волчье пиршество и часто оглядываясь. Но то ли уж слишком волки были голодны, то ли свежая кровь раззадорила их, а только не раз и не два пришлось путникам прислоняться спинами друг к другу, отбивая очередные налёты. И если бы дано было нам увидеть отбивающихся от волков смелых и хорошо вооружённых воинов сверху, то нашему взору представилась бы большая двуглавая птица, быстро и беспощадно отражающая вражеский натиск с двух сторон одновременно…

Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович третьи сутки безвыходно молился в своей молельне. Дважды в день ему молча ставили чашу с ключевой водой, накрытую куском чёрствого хлеба, но никто не осмеливался тревожить князя, стоявшего на коленях пред образом Пресвятой Богородицы Владимирской. Шептались: