Ярослав Кратохвил - Истоки

В стороне от всех и как бы в стороне от мира жил кадет Шестак. После знаменитого концерта он перестал общаться с товарищами. Жил он вместе с Вурмом в маленькой комнате, куда никто не входил без крайней надобности. Шестак не ел за общим столом, и даже Вурм видел его, как правило, только когда ложился или вставал. Шестак не разговаривал даже с Грдличкой, а завидев Бауэра, делал всегда большой крюк. Бауэр за это ненавидел его больше, чем венгра Орбана.

Шестак замкнулся в скорбном одиночестве, товарищи привыкли к этому, а он, назло им и, не имея уже сил остановиться, отходил ото всех все дальше и дальше. Стена, которой он отделил себя от мира, росла, переписка с родиной прекратилась совсем, будто пересох источник. Письма перестали приходить к нему весной, когда он особенно жаждал их. А без писем засыхал и он сам, как растение без воды. Кожа на его лице пожелтела, глаза блестели, как осколки стекла. Он был болен.

Каждый день можно было видеть, как он часами бродит по полевой дороге, замкнутым кольцом обегающей хутор: винокурня, могилы и пруд, поваленный забор и коровник, парк, ивняк, потом роща, пропахшая выгребной ямой, — и опять винокурня, могилы, пруд, поваленный забор, коровник, парк, ивняк и роща, пропахшая выгребной ямой, — и так до бесконечности.

Целыми часами, целыми днями ходил он так, словно пес на цепи или тоскующий зверь в клетке.

Раз летом он как-то вырвался из этого заколдованного круга, причинив своим товарищам и охране немалые заботы. Милиционер привел его на другой день из самого Базарного Села. Только по убедительной просьбе прочих пленных офицеров Гусев согласился закрыть на это глаза.

В плохую погоду Шестак сидел на своей кровати, напротив вурмовского логова. В такие дни он часами, без движения, без слов смотрел в окно на верхушки деревьев, торчащие из оврага, на горизонт, на небо. Иногда по ночам он выбегал из дома вне себя. Вурм, который несмотря ни на что, все-таки любил и жалел Шестака, всегда ругал его:

— Дурак, ступай в желтый дом или повесься! Да наплюй ты на эту Австрию и на свою сучку из Брно!

За все это время Шестак оживлялся только дважды: сначала в первые революционные дни, а потом, ненадолго, — летом, когда воскресла война, принеся поражение русским армиям и чешской бригаде. Вступление Америки в войну [223] Нейтралитет, объявленный США с момента возникновения войны, был с самого начала благоприятным для Антанты. В ходе войны Англия и Франция стали основными должниками американских монополий, так как английская морская блокада сделала Германию и Австро-Венгрию почти совершенно недоступными для американской военной продукции. Весной 1917 года, когда Антанту постиг ряд военных неудач, когда подводная война, развернутая Германией, нанесла чувствительные удары ее флоту и когда после Февральской революции царская армия начала быстро разлагаться, опасение за судьбу своих главных должников, а следовательно, и за вложенные капиталы, продиктовало США необходимость вступления в войну на стороне Антанты. 6 апреля 1917 года США объявили войну Германии, а 7 декабря — Австро-Венгрии. и вести об отзвуках революции в Австрии [224] Февральская буржуазно-демократическая революция в России оказала мощное воздействие на внутриполитическую обстановку в Австро-Венгрии, содействовала подъему революционного рабочего, антивоенного и национально-освободительного движения. 1 мая 1917 года впервые за годы войны трудящиеся всех наций монархии на массовых митингах и демонстрациях протестовали против войны, голода, политического угнетения. В этот день в чешских землях открыто прозвучало требование самостоятельного чехословацкого государства. 17 мая в связи с предстоящим возобновлением деятельности парламента было опубликовано обращение видных чешских писателей и других деятелей культуры к чешским депутатам с призывом потребовать всеобщей амнистии политическим заключенным, соблюдения конституционных свобод, уважения национальных прав и стремлений. В течение всего лета в чешских землях и Словакии не прекращались массовые забастовки, антивоенные демонстрации и голодные волнения. , а главное, однообразно тянущаяся поверх всего этого цепочка дней, — снова ввергли Шестака в скорбное одиночество.

Валентина Петровна и Зина уехали из обуховского имения в беспокойное время. По обнаженным полям поползли слухи о каких-то драгунах в Тамбовской губернии, а тут еще крюковские крестьяне распахали часть обуховской земли.

Бауэр, часто со своей скрипкой составлявший этим летом общество обуховским дамам, после их отъезда стал настойчиво добиваться отзыва в чехословацкую армию.

Осень обнажила землю. Над оголенным краем вздулось легкое и пустое небо бескровных, застойных дней. Закаты, голые, безнадежные, стыли в черных зябких тенях. На просторы притихших полей покорно легла грусть одиночества, в рощах, в оврагах падали на опавшие листья перезрелые орехи, посветлело в шелестящем лесу, испещренном редкими тенями. Земля была как квартира, в которой сняли драпировки, открыв старую мебель.

В дни, когда винокурня выдохнула первые облачка дыма, когда пленные солдаты, снова обмотавшись тряпьем, раскапывали картошку, в дни, когда в уютных офицерских комнатах опять задышала большая печь и было так приятно посидеть за картами с рюмкой свежей, еще теплой водки, Кршиж закончил свой шедевр. Он довел дело до конца благодаря своему упорству, преодолев все препятствия и трудности. Клетка получилась совершеннее, чем он мог надеяться.

Четыре человека переносили ее из мастерской при винокурне в офицерский дом — и полхутора сбежалось смотреть. Кршиж, гордый, деловитый, суетился вокруг носильщиков, все время опасаясь, как бы они по неосторожности не сломали чего-нибудь. Едва установили клетку, он пустил в нее своих пернатых пленников — одного снегиря и четырех синиц. Синицы носили человеческие имена — это была парочка Еник и Марженка, и два самца — Макс и Мориц. Кршиж простаивал перед клеткой целыми днями, свистел, приманивал, кормил своих питомцев, приучал их свободно летать по комнате и возвращаться в клетку. И он воображал, что синицы откликаются на имена. Он приходил в восторг, когда прирученные птицы садились на спинку стульев и кровати, на стол. Когда же они действительно добровольно возвращались в клетку, он созывал всех обитателей домика восхищенными криками:

— Посмотрите, посмотрите!

В дни октября, зябкие, сырые, заплаканные, когда время было заполнено в основном этой новой забавой, пришел Бауэру вызов в чехословацкую армию. Два дня он терпеливо ждал документов и, не дождавшись, позвонил в город Шеметуну. Он убеждал поручика, что ему необходимо немедленно выехать, просил взять на себя заботу о письмах, которые могли бы прийти уже после его отъезда, и отправить их ему вслед.