Морис Симашко - Маздак

Когда проезжали базар, увидели пеших латников, теснивших толпу от храма огня. Знак быка был на их щитах. С гиканьем и свистом носились по площади конные гирканцы с волчьими хвостами на башлыках…

В странном, сладком испуге дрогнуло что–то под ребрами… Девочка приподнялась на носки, и нежная тень отчетливо обозначилась у нее под рукой. Да, гречанки не бреют там волосы, он же знает. Но не думал, что у нее тоже…

До колен видны обе ее ноги, когда она тянется так. Изгиб под хитоном и непонятная, заставляющая краснеть округлость там, где грудь. Какие все же хитоны у ромейских девочек!..

Вот уже целый год бегает он сюда, в кусты сирени у старой крепости. К самой стене примыкает двор ритора Парцалиса. Он знает ее голос, быстрые маленькие шаги, поворот головы. И глаза, полные густого солнца…

Смеется она и прямо с ветки ест черешню. Возле левой брови у нее пятнышко, которое не видно отсюда. К нему только прикасается он губами, когда представляет себя рядом с ней. А потом уже целует тоненькую шею, руку с зажатой в ней черешней, стройные ноги до самой земли, на которой стоит она. Стараясь не задеть мешающих выпуклостей под хитоном, поднимает ее на руки…

Он замечает вдруг, что приподнялся над кустами, и быстро прячется. Теперь она с рабыней Пулой моет большой хорасанский ковер. Отец ее, благородный ритор, скупает и отправляет ромеям персидские ковры. Все педагоги и наставники академии занимаются чем–нибудь еще. Но так, чтобы не узнал ректор, а главное — епископ мар Бар–Саума. И студенты, которые не имеют хозяйства поблизости, тоже торгуют, помогают считать язычникам или учат слову божию недорослей. Им позволяется в каникулы…

Это Тыква, с которым делит он жилище, рассказывал про волосы у гречанок. И про все другое, если не врал. Смеется над ним Тыква, потому что меньше всех он здесь. Женатые тоже учатся у них. А Тыкву он видел с Пулой, как ушли они в крепость и вдруг пропали в траве. И с наставником Пинехасом ходит туда рабыня ритора. Что же они там…

А тут, во дворе, эта самая рабыня Пула о чем–то разговаривает с ней, касается ее руки и белого хитона, когда свертывает ковер. Они уже закончили мытье. Пула налила для нее чистую воду в корыто. Девочка стала туда одной ногой, старательно отмывает ее от пыли. Совсем белое колено там, куда не попадает солнце. Еще выше моет она ногу, и он зажмуривает глаза…

Что–то рассыпается в кустах. Он вздрагивает и отлепляет от щеки черешневую косточку. Пула смеется. Лицо его становится влажным. Но нет, рабыня ничего не говорит ей. И сама уже не смотрит в его сторону. Обе они затаскивают ковер за дом, где солнце…

Осторожно выбирается он из колючих кустов, лезет через камни. Неужели увидела его рабыня ритора?.. У Пулы крепкие ноги, вздернутый нос и распущенные волосы цвета конского каштана. И пахнет от нее чем–то таким. Наверное, травой из крепости. На нее всегда оглядываются студенты и толкают друг друга, а она идет через площадь и не смотрит. Когда рабыня идет так, плечи у нее двигаются. Может быть, неправда все, что рассказывал про нее Тыква?..

Через заросший бурьяном ров перебегает он, и вот уже стена академии. Стершийся от локтей пролом, камни приставлены с этой стороны. Но за стеной кричит на кого–то мар Бобовай. Нужно бежать к большим воротам, пока нет там эконома…

Старый Хильдемунд со своей бочкой въезжает во двор. Можно спрятаться за ней. В мастерской, через которую идти в книгохранилище, слабые и увечные шьют верблюжьи седла в каникулы. Никто не смотрит на него. Он торопливо оттаскивает засов с дубовой двери…

Книги лежат рядами, одна на другой, тяжелые, черные. Запах кожи и воска от них. Но не они нужны, а те, что вытащил утром мар Бобовай из большого сундука с медным запором. Этих не дают студентам. Даже ему, в помощь эконому состоящему библиотекарем, пришлось читать их урывками. Все языческие книги скупают для одного важного перса. Сам мар Бар–Саума отбирает и отправляет их ему в Ктесифон. Вчера этот перс приехал с войском и белым слоном, которого везет в подарок от царя царей ромейскому кесарю…

Их все меньше, таких книг, с розовыми, красными, сиреневыми переплетами, с золотыми и бронзовыми женщинами на застежках. Когда за истинную веру изгоняли академию из Эдессы, ромейские стражники зажгли костер. Все рукописи без знака креста бросили туда: латинские, греческие и еврейские…

И пахнут они иначе: чем–то тревожным, волнующим. Он провел рукой по тусклому пергаменту и вздохнул. Девочку с белыми коленями и родинкой у брови тоже зовут Еленой. Самое красивое имя было у жены царя греков, про которого эта книга с обгоревшим углом. Неужели против бога такие прекрасные стихи. Господь любит поэзию, иначе лишил бы языка царя Соломона. Но ректор мар Нарсей тоже не позволяет их читать, а только логические и математические сочинения. Можно еще языческую историю в выдержках…

Следующую рукопись приходится подклеивать. Между строк расползлись бурые пятна… «Боги построили Рим, и боги хранят эти стены. Что нам Юпитера гнев, ежели Цезарь здоров!..» Громовым и твердым был язык ромеев–латинян. Покорности учил Спаситель, и они распяли его…

У персов язык пехлеви другой. Слова кованые и звонкие, как из бронзы. Только произносят их по–разному. Будто трогают струны чанга — говорят здесь, в Нисибине, городе на границе. А солдаты из Ктесифона проглатывают середину, и слова рвут струны. Святое имя Авраам носит он, а диперан Фаруд, которому по поручению епископа помогал он составлять списки христианских колен города, зовет его с арийским выговором — Абрамом…

Сходные с пехлеви звучания есть у ромейских греков, но сам язык не похож. Как из мрамора он, и нельзя ничего ни прибавлять, ни отсекать от фразы…

Языки, как и книги, пахнут по–разному. Одни — травой, другие — теплым молоком или морем. И цвет у каждого свой: синий, красный, золотой. Даже привкус от слов различный остается во рту. Спокойные и неспокойные бывают они…

Епископ мар Бар–Саума, который берет его к себе по четвергам для переписки, удивляется, что нет для него чуждого языка. Разве трудно ощущать людскую речь? Когда каркинские купцы отдали в приношение академии старого раба Хильдемунда, ворчание его тоже казалось непонятным. Чтобы узнать смысл, пришлось походить немного за бочкой водовоза. И еще подолгу смотреть на север, представляя, что почесываешь рыжую бороду… Если заглянуть в глаза человека, дальше уже легко. Рыжий Хильдемунд кроме своего языка научил его еще гортанному разговору черных людей. Не эфиопов, а других — из страны, завоеванной славным вандальским королем Гейзерихом…