Всеволод Иванов - Императрица Фике

— Ну а другие?

— Против… Мои информаторы передают, что Иван Шувалов, любовник покойной Елизаветы, дышит негодованием, злобой… Бешенством. Информатор утверждает, что у негодяя что-то страшное на уме…

— Заговор?

Лорд пожал плечами. — Возможно. И мой предшественник Вильямс, и я неоднократно сообщали его величеству, прусскому королю, что едва ли этот император долго усидит на престоле. Он опирается только на голштинцев… Окружен заговорщиками.

— А императрица, его супруга? Сэр Джон проницательно взглянул на барона.

— Вы, наверное, привезли ее величеству императрице письмо от вашего короля? Не так ли?

Гольц утвердительно кивнул головой.

— Совершенно правильно. Императрица настолько же умна и хитра, насколько император глуп. Правда, сейчас она не у дел. Носит траур… Читает… В этом сплошном барабанном бое она молчит. Никого не принимает… И вот это именно и подозрительно. Поэтому мой совет вам — используйте императора насколько можно, но не оставляйте без внимания имцератрицу… Ни в коем случае…

Как изумительно она держится! Какая выдержка! Царицу Елизавету не хоронили целых шесть недель, она разлагалась, а ее величество целые дни выстаивала у гроба. Он развел руками.

— Она не снимает черного платья… Скорбит! Очень умно! Совершенный контраст с тем, как ведет себя его величество — царь. Ну хорошо… А как себя чувствует его величество король? Полагаю, — он испытующе взглянул на Гольца, — что королевское самое первое ваше поручение здесь — заключить мир. Не правда ли?

Барон наклонил напудренную голову: — Вот именно! Его величество король готов пойти на многое ради мира!

— Не торопитесь, полковник! Не уступайте ничего! Император Петр Третий очарован королем Фридрихом Вторым! Влюблен в него, как женщина… Готов на все… Вы можете запрашивать как угодно…

Сэр Джон вскочил с кресел, бросился к окну:

— Обратите внимание, барон. Идет деташмент [47] [47] Отряд. русских солдат! Они уже в прусских мундирах… Ха-ха! С бранденбурами. Они уже стали пруссаками! Как их император! Убежден, этот человек натворит необыкновенных вещей… На аудиенции у него держитесь твердо, но льстите льстите ему, говорите, что король Прусский без ума от него…

На следующий день император Петр Третий в своей карете мчался по набережной из сената во дворец, торопясь принять Гольца. В сенате был сегодня большой день — был зачитан «Указ о Вольности Дворянской…» До этого февральского, ростепельного дня 1762 года каждый российский дворянин был обязан государству пожизненной службой «двором», то есть предоставленной ему землей и людьми — «поместьем», службой по гроб его жизни. Обязанность каждого такого дворянина заключалась в управлении этим своим двором — поместьем, в управлении прикрепленными к земле крестьянами, в доставлении в случае нужды государству солдат, продовольствия, конского состава, вооружения даже… Дворянин был обязан безоговорочно ехать в какие потребуются командировки — поручения от правительства… Он был готов каждую минуту скакать на север, в Сибирь, на Амур, чтобы управлять городами, налаживать пути сообщения… Дворянин до этого дня не был свободен, он никогда не мог распоряжаться собой, он всегда был занят государевой службой… Только под старость, в болезнях он доживал года наконец в своем поместье…

И месяц тому назад император объявил в сенате, что он жалует дворянству «вольность», то есть освобождение от обязательных служб.

«Дворянам службу продолжать только по своей воле, — объявлял тогда император. — Служит каждый столько, сколько пожелает… На службу все являться должны лишь в военное время, на таком основании, как это в Лифляндии с дворянами поступается».

Одним таким словом императора освобождалось, становилось независимым от государства целое сословие. Свободные дворяне делались теперь как бы собственниками, хозяевами «своих» земель, «своих» крестьян. Дворяне теперь оказались «без крепости», свободны, а крестьяне — горше закрепощены. Служилый по старому московскому образцу на всю свою жизнь боярин обращался теперь в бездельного «барина»…

Восторженными криками встретили сенаторы это заявление царя. Еще бы! Вместо всеобщего московского государственного поравнения с «подлым» народом в общей службе государству они становились «благородными», «свободными» по западному, феодальному образцу!

На ближайшем же докладе царю статс-секретарь Волков доложил его величеству, что восхищенные дворяне готовы в благодарность, за свою свободу воздвигнуть ему статую в сенате, отлитую из золота!

Петр Третий от такой чести отказался, но целый месяц его Указ оставался лишь словесным, что уже вызывало в дворянах тревогу… В день приезда Гудовича император собирался снова пировать со своими немцами и, чтобы отделаться от любовницы своей, Воронцовой, он сказал ей, что всю ночь будет занят делами в своем кабинете с Волковым. Волкова и заперли в кабинет, и император приказал ему написать этот Указ…

К утру Указ был готов. У императора с похмелья кружилась голова, все плыло, скользило перед глазами; желтый, мутный, он едва слушал дробь языка Волкова, читавшего артикул за артикулом.

По Указу выходило, что Петр Первый, посылая дворян учиться за границу, вынуждал их к этому. Так же самодержавно обращались с дворянами и другие цари и царицы. В особенности — Елизавета. Но так как «науки теперь умножились», читал Волков, «и истребили грубость и нерадивость к пользе общей, невежество переменилось в единый рассудок, полезное знание и прилежание к службе умножили в военной службе искусство храбрых генералов, а в гражданских делах оказалось теперь много людей, сведущих и годных к делу», то — гласил Указ — «не находим мы больше той необходимости принуждения к службе, которая до сего времени потребна была».

На выбритом до блеска, на всем в длинных складках лице канцлера Воронцова во время чтения было написано самое напряженное и в то же время потрясенное внимание — он еще не был предварительно ознакомлен с этим текстом. Шувалов тоже таращил глаза до чрезвычайности — ему, как начальнику Тайной канцелярий, было хорошо понятно, что нес с собой такой Указ… Уже и так после словесного его оглашения дождем сыпались от дворян прошения об увольнении их в отставку со службы… К чему подвергать себя всяческим превратностям служебной карьеры, когда теперь можно жить бездельно и спокойно у себя в деревне, за счет своих рабов — крепостных, читая иностранные журналы и книги, играя в дураки с соседями, собирая гаремы из крепостных девушек либо выпивая крепкие настойки?

— «Мы надеемся, — читал Волков свое произведение, уже подписанное императором, — что все благородное российское дворянство по своей к нам верноподданной верности и усердию не будут ни удаляться, ни, тем более, укрываться от службы, но с ревностию и охотой в таковую вступать и честным, незазорным образом оную до крайней своей возможности продолжать…