Марина Александрова - Кольцо странника

– А ты-то люба ли ему? – допытывался дед Костяш.

– Не знаю я, – всхлипывая, ответила девушка. – Некогда нам было о том словечком перемолвиться, хворает он тяжко. Теперь и не знаю, застану ли его в живых-то...

– Ну вот, а я разболтался, старый пень! – всполошился дед. Сейчас он был вовсе не похож на грозного и властного языческого жреца – перед Ладой суетился просто добрый, знающий дедушка, который готов был на все ради своей любимой внучки, ради ее счастья.

Прошаркав в темный угол, он снял со стены три пучка серой, остро пахнущей травы и сунул Ладе.

– Неси ему скорей! Да нет, погоди, я сам тебя провожу...

– Не надо! – Лада подняла на деда полные слез глаза, в которых светилась благодарность. – Спасибо тебе, дедушка!

– Ну-ну, иди уж... Да приходи ко мне, слышь!

Лада выбежала из землянки. Обратная дорога по ночному, темному лесу показалась ей короткой и легкой. Ног под собой не чуя, летела она по тропе. И вот впереди спящая деревня, только в одной избе светится окошко, и это ее изба и спит там милый, прекрасный витязь...

Как вихрь, Лада ворвалась в избу. Всеслав не спал, сидел на скамье. Разбудил его, видно, приступ кашля – на лбу высыпали бисеринки пота, лицо было красно, глаза потускнели.

– Ты где была? – слабым голосом спросил он у Лады. – Я проснулся, вижу – тебя нет. Звал, звал... Не знал, что и думать.

– Зелье тебе достала чудесное! – громко, не в силах сдержать себя сказала Лада. – Вот увидишь, заварю его тебе, и ты сразу поправишься. Милый мой, хороший мой...

От радости Лада себя не помнила, говорила те слова, что в обычное время ни за что бы сказать не решилась. Всеслав, сидя на скамье, удивленно смотрел, как она крутится у печки, гремит горшками, слушал ее жаркий лепет. Не знал, как и понимать это, но чувствовал – случилось что-то хорошее, в самом деле хорошее.

Лада поуспокоилась немного, подала Всеславу горячий отвар в расписной чашке.

– Пей и ложись скорее, – сказала коротко.

Всеслав послушался, глотнул терпкой жидкости и, зажмурясь, выпил до дна. Летними лугами пахло снадобье, и светлыми березовыми рощами, где так сладко и легко дышится, яблоневым цветом и ледяной родниковой водой, от которой так ломит зубы в жаркий полдень... Лег и зажмурился блаженно. Теперь он верил в то, что выздоровеет, встанет на ноги, отблагодарит Ладу за доброту ее и заботу.

Зелье помогло, и Всеслав начал поправляться. Уже на третий день кашель смягчился, уже не раздирал безжалостно грудь, пропал и мучительный жар. Через неделю Всеслав сам вставал с ложа, ходил по избе, держась за стены и лавки. Лада, шутя, покрикивала на него, просила, чтоб лег в постель, не ходил, как тень. Но Всеславу мучительно было безделье.

– Все бока я себе отлежал, – говорил жалобно. – Всю свою жизнь на ногах был, с петухами вставал!

– Уж, с петухами, – посмеивалась над ним Лада. – Поди, боярский сыночек – мягко спал, сладко ел, никакой заботушки сроду не знал!

Всеслав только усмехался в ответ, но поддразнивания озорницы Лады все же больно задевали его порой. Как-то он не выдержал, и за вечерней трапезой рассказал ей всю жизнь свою. Лада только ахала и раскрывала глаза – ничего подобного не приходилось ей слышать. Выросла она в этой деревне, среди одних и тех же знакомых людей, и не знала почти ничего о том, как иные люди живут. Помнила только – когда-то давно жила на большой земле, потом пришли плохие люди и прогнали куда-то... Долго плыли морем, очень хотелось есть и пить. А потом – этот остров, на котором и провела она всю свою жизнь.

А теперь перед ней открывалась иная жизнь – полная лишений и борьбы, счастья и страданий, и эта жизнь пугала и влекла ее. Всеслава и смешило и умиляло то, как удивляется она, как блестят ее глаза, заливаются румянцем щеки. Горько заплакала она, когда прослышала о смерти матери Всеслава, сказав, что тоже сирота, без отца-матери выросла, услышав, что был некогда Всеслав знатным малевальщиком, попросила доказать свое мастерство. И Всеслав угольком на стене нарисовал ей княжеский терем, богато одетую боярыню перед ним.

Лада, широко распахнув свои синие очи, долго-долго глядела на рисунок.

– Да не может быть, чтоб на свете дома такие были! – восклицала она, и Всеслав сказал ей, что в Византии и не такие еще хаты стоят, есть и в два, и в три этажа. На это Лада только важно покачала головой – про то говорили некоторые купцы, приплывавшие на остров, но им не верили, думали – дурят они головы доверчивым язычникам. Однако Всеслав убедил ее, что так оно и есть, и Лада ему поверила.

Пришлось по сердцу Всеславу и то, с каким восторгом слушала она про ратные игрища, про битвы с окаянными кипчаками. Сжимала маленькие кулачки, глаза сверкали бедовым огнем.

– Так и надо им, поганым! – восклицала горячо.

Поделился с ней Всеслав и своей мечтой давней, несбыточной – уйти в монастырь. Но и тут не встретил он сочувствия. Поначалу Лада вообще не поняла – о чем речь идет?

– Это вроде жрецом быть у вашего бога? – спрашивала, морща лобик.

А когда Всеслав объяснил ей, даже руками замахала.

– Да это как же? Молодой парень, красивый, видный – и на всю-то жизнь себя заточить в четырех стенах, мира не видеть, жизни не радоваться, а только и делать, что молиться да поклоны бить?

Всеслав даже обиделся на нее на такие речи.

– Много ты-то мира повидала! Точно так и сидела, как сама говоришь, в четырех стенах. А монахи – святые люди, знающие. У них и науки в руках, и могут они ходить везде, все видеть.

– Говоришь, священники ваши семью могут иметь? – выспрашивала Лада. – А монахи как же, не могут?

– У них невеста – святая церковь, – серьезно пояснил Всеслав, а Лада засмеялась.

– Ох, насмешил! Да как же церковь-то невестой может быть? Девка она, что ли?

Всеслав только рукой на нее махнул.

– Глупая ты какая-то, прости Господи. Это ведь только говорится так.

– Ну, пускай я глупая, – отвечала Лада, отсмеявшись. – Да только у нас все равно лучше. Дед Костяш сказывает, что у вас девки замуж сами не ходят, любушку по сердцу не выбирают, а сидят в теремах. Кого мать с отцом укажут, того и любят, а иначе и не моги. А у нас? Кого любишь, того и имеешь в мужьях, – и вдруг осеклась, пораженная какой-то тайной мыслью.

– Что ж ты замолчала, язычница? – шутя, спросил ее Всеслав.

– Так... – нехотя ответила Лада, и, видать, решила другой разговор завести. – А у тебя есть любушка там, на большой земле?

– Нет, – отвечал Всеслав, пристально глядя на девушку.

– Вот тебе на! У такого видного витязя, да не завелось?

– Так уж вышло, – ответил Всеслав, а сам подумал – не рассказать ли ей про Анну-Олуэн? Да решил, что девка не поймет, и вздохнул тяжко. Лада, однако, этот вздох приметила и решила, что была-таки у Всеслава красная девица, да что-то не сложилось у них. Оттого и вздыхает витязь так тяжко.