Александр Листовский - Солнце над Бабатагом

Боец поднял ногу лошади. Буденный нагнулся посмотреть.

— Хорошо кована, — сказал он, выпрямляясь.

— У нас, разрешите доложить, ковка как следует быть поставлена, товарищ командующий, — повеселев, придерживая у козырька загорелую руку, бодро заговорил Кудряшов. — Сам чуть не каждый день проверяю.

Буденный ничего не сказал и направился дальше.

— А! Харламов! Здорово! — с радостным удивленаем сказал он, узнав старшину и останавливаясь подле него. — Что это ты так похудел?

— В тифу лежал, товарищ командующий. Всего две недели, как вышел.

— Ну, как живешь?

— Хорошо, товарищ командующий!

— Как отец?

— Живой. Письмо прислал. За вас спрашивает.

— Ну, кланяйся ему. Хороший старик… Да, а что-то я того кавказца не вижу? — Буденный оглянулся. — Толстый такой, пожилой. Ведь вы с ним одного эскадрона?

— Уволился он. По болезни. Стало быть, поехал домой.

Буденный испытующе посмотрел на Харламова.

— Та-ак… Может быть, и тебе домой хочется? — спросил он, прищурившись.

— Никак нет, товарищ командующий! Я еще послужу, потому как я полагаю про себя — я есть боец революции, — сказал Харламов.

— Молодец!

Буденный крепко пожал руку Харламову и, кивнув головой, направился дальше.

— И Латыпов тут?! — сказал он, задерживаясь около молодого бойца с рябоватым лицом, — Ну, как твой плащ тогда, так и пропал?

— Пропал, товарищ командующий, — блеснув косящими глазами, с виноватым видом ответил Латыпов.

По лицу Буденного пробежала улыбка.

— Хорошо, брат, что ты тогда мне не попался… Как он у вас, командир полка? — спросил Буденный, оглядываясь на Кудряшова.

— Хороший боец, — сказал Кудряшов.

— Хороший? Гм… Ну, значит, исправился, — заметил Буденный и, более не задерживаясь, прошел к следующему эскадрону.

— Латыпов, слышь, о каком плаще Семен Михайлович спрашивал? Ты что, потерял, что ли, его? А? — заговорили бойцы. — Скажи, Латыпов; скажи.

Рябоватое лицо Латыпова помрачнело. Он с досадой махнул рукой.

— Да ну вас, ребята. Пристали. Честное слово! Мало ли что когда было…

Было уже поздно, когда Вихров сменился с дежурства, пришел в эскадрон и по срочному вызову явился к Ладыгину.

— Нового ничего не слыхал? — спросил тот, пытливо глядя на Вихрова.

— Слышал. Командующий остался очень доволен… Сейчас он уехал в 62-й полк.

— И больше ничего?

— Нет. А что?

Иван Ильич прикрыл дверь и, понизив голос, сказал:

— Бригада в спешном порядке уходит в Баку.

— В Баку? — удивился Вихров. — Да там никогда конница не стояла!

— Ну уж не знаю. Таков приказ. Вечером грузимся в эшелоны… — Иван Ильич с участием взглянул на огорченное лицо Вихрова. — Да, дружок, твой отпуск, конечно, пропал. Ничего не попишешь. Дело наше — военное, — сказал он с необыкновенно добрыми нотками в голосе.

Слушая его, Вихров не мог и предполагать, что бригада уходит не в Баку, а на долгие годы в Восточную Бухару.

Уже несколько суток эшелон был в пути. Давно проехали Ростов. Подъезжали к Баку.

Военком второго эскадрона Ильвачев, переходя на остановках из вагона в вагон, всю дорогу ехал с бойцами.

Вчера вечером было объявлено, что полк прямым сообщением идет в Бухару. Естественно, что это обстоятельство породило много вопросов, и Ильвачеву приходилось терпеливо растолковывать все то, что он сам знал об этой далекой окраине. Наконец вопросы были исчерпаны. И только лекпома Кузьмича и трубача Климова, ехавших в этом же вагоне и беседовавших между собой, занимал вопрос, правду ли говорят, что в Бухаре очень жарко, а воды напиться негде.

Вечерело. Поезд шел пустынной степью, изредка поросшей мелким кустарником.

Ильвачев лежал на нарах у стенки вагона и, заложив руки за голову, прислушивался к разговорам бойцов.

— Нет, наши украинцы — спокойный народ, — говорил Бондаренко. — Вот послушайте. Наладил один в степи чугунок. Налил воды, положил сальца, крупы, а сам похаживает вокруг, ждет, когда будет готово. Вдруг зацепил ногой, все упало, пролилось. А он говорит: «Ой, боже ж мий, як же тисно на билом свити!» И все. А другой бы что сделал?

— Другой? — подхватил Латыпов. — Ого! Другой бы такое загнул, что вся бы трава полегла.

Бойцы рассмеялись.

— Чтой-то нашего Лаврннкевича не видно? — спросил Латыпов, оглядываясь.

— А ты разве не знаешь? Вчера его кобыла убила, — сказал Барсуков.

— Совсем?!

— Нет, зачем. Как даст задом! Так он под самый потолок взлетел. В лазарете лежит.

— И поделом, — вмешался взводный Сачков, небольшого роста пожилой человек с большими рыжими усами и кривыми ногами. — Плохо смотрит за ней. А думаешь она не понимает? Очень даже хорошо понимает. С конем завсегда ласка нужна, ну и, конечно, твердый карахтер.

— Правильно, товарищ взводный, — подтвердил Барсуков. — Вот у меня случай был в девятнадцатом году. Я тогда совсем молодой был. Лет восемнадцати… И вот, как сейчас помню, посылают нас несколько человек из Тулы — мы там формировались — в город Скопин. В кондепо. Лошадей получать. Туда поездом, а обратно походным порядком. Приезжаем, а там самые монахи.

— Почему монахи? — спросил Латыпов.

— Тогда трудовая повинность была. «Кто не работает — тот не ест», — пояснил Барсуков. — Вот их и приспособили к этому самому делу — за конями ходить. Ну, хорошо. Пошел я на конюшню, смотрю: жеребчик буланый. Сытый. Так и играет. Только я хотел его подседлать, а он вдыбки! Хвост распушил, зубы оскалил. Подходит тогда тот самый монах в солдатской шинели, борода рыжая, и говорит: «Отрок, если ты доедешь на нем до Тулы благополучно — то считай себя святым». «Почему?»— спрашиваю. «А потому, что он змей, а не жеребец! Иначе сказать, людоед, нечистая сила! Как ухватит зубами, как труханет! До смерти убьет! Было меня за зад ухватил, так я только успел из штанов выскочить. Сущий враг! Сатана!»

— Ну и как же ты?

— Да ничего. Обломал я его. Лаской взял. Так потом всю войну на нем ездил. И на Черном море побывал. А вот на махновском фронте убили его…

В открытую дверь потянуло крепким запахом нефти. Бойцы зашевелились и подняли головы.

— Баку! — сказал Ильвачев. Он поднялся, надел очки и подошел к двери. Бойцы столпились позади военкома. На багровом фоне неба вырисовывался черный лес нефтяных вышек. То тут, то там, как светильники, мерцали синеватые огоньки.

— Горит что-то, — сказал Барсуков.

— Это вечные огни, подземные газы, — пояснил Ильвачев, — Я где-то читал, что в древние времена здесь жили огнепоклонники. Вот они и поклонялись этим самым огням.

— Делать им больше было нечего, — заметил Кузьмич при общем молчании.

— Товарищ военком, далеко еще нам? — поинтересовался Латыпов.

— Далеко. Вот погрузимся на пароходы, переплывем Каспийское море и поездом до Бухары.