Александр Листовский - Солнце над Бабатагом

— Ну и как же, судили его? — спросил Барсуков.

— Нет. Старый человек. Да и раньше очень хорошим себя показал. Только оружие отобрали. Ну и с Пятигорском пришлось расстаться. Уехал к себе.

Из тьмы появилась высокая фигура Харламова.

— Ребята, чего это вы тут полуночничаете? — заговорил он. — А ну, давай живо спать! Завтра выступаем в четыре часа. Стало быть, по холодку. Пока не жарко. Ложитесь!

Выступив на рассвете из Каттакургана, Ладыгин вел эскадрон быстрым маршем, чтобы засветло достичь кишлака Ак-Тюбе, а главное, поскорее уйти в горы, где, как говорили, малярия была не так страшна, как в долине. За эту ночь в эскадроне заболело семь человек. Всех пришлось оставить в тыловой части полка.

Стоял удушающий зной.

Эскадрон двигался по залитой солнцем долине. Справа от дороги зеленели сады. За ними, в глубине, виднелись предгорья. Слева простиралось ровное поле с тянувшимися вдоль арыков длинными рядами серебристых тополей. Раскаленный воздух дрожал и струился, и казалось, что и неровная кайма дальних гор тоже струится и вот-вот поднимется в ярко-синее небо.

Впереди показалась горбатая арка моста. Под ней быстро бежала бурая, как кофе, вода. У въезда на мост стояли три красноармейца в обмотках. Один из них, высокий, с простодушным восхищением смотрел на всадников, сидевших на рослых, упитанных лошадях. Он толкнул локтем товарища и, кивнув в сторону колонны, сказал:

— Так вот они какие, буденновцы! Ну, эти-то басмачам духу дадут.

Вихров, ехавший позади эскадрона рядом с Харламовым, остановил лошадь.

— Ну, как воюете, товарищи? — спросил он, обращаясь к бойцам и с любопытством оглядывая их дочерна загорелые лица.

— Да разве это война, товарищ командир?! — наперебой заговорили красноармейцы. — Он конный, а мы пешие. А разве пешему за конным угнаться. Давно вас ожидаем. Тут третьего дня опять банда на кишлак налетела. Ужас, сколько народу побили. Мы пока успели добежать, их уже и следу нет, в горы подались.

— Их за то побили, что они отказались собирать деньги для эмира, — пояснил низенький красноармеец в расстегнутой гимнастерке.

— Далеко ли едете? — поинтересовался высокий боец.

— Далеко, — сказал Вихров. — Ну, мне, товарищи, надо спешить. Прощайте пока.

— Счастливый путь!.. Да, слушайте, впереди не сам ли товарищ Буденный поехал? — понизив голос, спросил с таинственным видом высокий боец.

— Нет. Это наш командир эскадрона, — сказал Вихров, улыбаясь.

— А-а-а, — разочарованно протянул тот. — А я гляжу, уж очень с виду геройский. Не иначе, думал, Буденный.

Колонна подходила к кишлаку Митань. Здесь с полуэскадроном должен был остановиться Ладыгин. Вихрову с остальными бойцами предстояло двигаться дальше, до кишлака Ак-Тюбе.

У развалин хлопкового завода эскадрон спешился. Завод был сожжен басмачами. На заросшем травой дворе валялись обгоревшие горы хлопка, разбитые бочки и осколки стекла.

— Вот бандиты что делают, — заметил Иван Ильич, оглядывая двор и передавая лошадь ординарцу Крутухе, молодцеватому бойцу из терских казаков. Потом он присел в тени на кучу хлопка и, подозвав к себе Вихрова, сказал ему, что тот может двигаться дальше.

— Смотри, Алексей, действуй осторожно, не зарывайся, — поучал его Ладыгин, ласково глядя на него своими мягкими карими глазами. — Теперь ты будешь подчиняться непосредственно командиру полка, но и со мной поддерживай связь.

— И в точности выполняй инструкции комиссара, — добавил подошедший Ильвачев.

Вихров пообещал, что все будет исполнено в точности, и, получив разрешение, отправился в путь. Ему предстояло пройти около двадцати верст, и он, взглянув на часы, решил, что еще засветло достигнет кишлака Ак-Тюбе.

Дорога шла по предгорьям, то поднимаясь на гребни возвышенностей, то опускаясь в долину. Рядом с Вихровым ехал переводчик, здоровенный добродушный малый лет двадцати трех. Когда Вихров спросил, как его имя и отчество, тот сказал, что все зовут его Гришей, а отчество ему ни к чему, и просил звать его только по имени. Из разговора Вихров узнал, что до революции Гриша работал молотобойцем в Ташкенте, где он родился и вырос, гражданскую войну провел в Семиречье, а теперь, вот уже месяц, служит в мусульманском отряде по борьбе с басмачами.

— Народ здесь замечательный, трудолюбивый и ласковый, но до того забитый, что вам сперва странно покажется, — говорил Гриша, — Да вот недавно случай был. Послали меня разыскивать одного командира, который выступил в горы с отрядом. Ну и что же? Приезжаю в один кишлак, спрашиваю жителей — не проезжал ли здесь такой командир. В общем, приметы даю. Правильно, говорят, такой человек проезжал. Да разве это командир? Попросил воды напиться, да и поехал. Вот прошлый год, говорят, заезжал к нам командир Сашка Черный с отрядом. Так Бабаяру полбороды оторвал, Ишанкула плеткой избил. Вот это действительно командир, говорят…

— Ишь ты… гм… — протянул Вихров, с сомнением глядя на Гришу. — А кто такой. Сашка Черный?

— Из анархистиков. Сбежал сюда из Москвы, когда их там прижали. И, понимаете, большевиком назвался. Даже документы показывал. Потом оказалось — липовые. И вот, понимаете, когда у него раз ночью басмачи трех человек зарезали, а головы с собой увезли, он кишлак спалил, почти всех порезал. Его в Самарканде трибунал расстрелял и еще несколько паразитов, махновских сынков. Теперь вот приходится нам за них отдуваться.

— Да, здесь предстоит работа нелегкая, — сказал Вихров, помолчав…

Покачиваясь в седле, он посматривал по сторонам и испытывал ту волнующую радость жизни, когда все кажется чудесным вокруг. Его радовало и то, что он впервые самостоятельно выполняет сложное и ответственное поручение, и то, что вместе с ним едут бойцы, которых он любит, и то, что вообще все прекрасно кругом и жизнь — чудесная штука.

Кровь словно кипела в нем, и, не зная, куда деть избыток энергии, он съезжал с дороги, останавливал лошадь, раза два вставал на седло и смотрел по сторонам, проверяя, нет ли где засады. Временами ему хотелось, пришпорив лошадь, помчаться к подножию черной горы, видневшейся вдали, чтобы убедиться, не скрываются ли там басмачи Ничего этого делать было не нужно, потому что впереди и по бокам шли дозоры, старательно осматривавшие каждую пядь. Его обуревала жажда деятельности. Но положение обязывало, и он старался казаться спокойным.

Бойцы, любившие своего молодого командира, хорошо понимали его душевное состояние и сочувственно посматривали на него. А взводный Сачков тихо сказал ехавшему рядом с ним Барсукову:

— Эх, молодость, молодость — хорошее время!

Выехав в сторону и пропустив мимо себя полуэскадрон, Вихров поднял лошадь в галоп и вновь пристроился к Грише.