Юзеф Крашевский - Из семилетней войны

— Меня прислала баронесса Постиц, — отозвался Симонис.

— Да, — сухо ответил майор, — знаю: вы немного знакомы с Брюлем и его двором.

— Очень мало…

— Для вас должно быть любопытно узнать, что происходит при дворе и в лагере?

Симонис молчал.

— Вы могли бы предложить графине доставить письмо к ее мужу, но предварительно мне необходимо прочесть его.

— Едва ли графиня доверит мне, — робко отозвался Симонис.

Вегенгейм взглянул на него.

— Одним словом, — сказал он, — имеете ли вы охоту принести нам известия из лагеря и передать нашим знакомым некоторые приказания?

Симонис молчал.

— Буду повиноваться, если мне прикажут, — ответил он, наконец, — но не стану скрывать, что я недостаточно опытен и на собственную ловкость не могу рассчитывать.

Майор с презрением расхохотался.

— Лишняя скромность, — сказал он, внимательно смотря на Симониса; — в подобных делах нельзя усовершенствоваться на практике; для них нужно родиться. Короче, у нас недостаток в людях. Завтра вы должны собраться в путь и вернуться обратно как можно скорее. При дворе короля и Брюля есть два человека, которым вы незаметно вручите эти два письма от их жен. В них нет ничего… и никто их не поймет, кроме них. Постарайтесь больше увидеть, подробнее узнать и скорее вернуться.

При этом майор с нетерпением, точно желая скорее окончить неприятный разговор, бросил сверток золота на письма, которые лежали на столе и, отойдя несколько шагов, кивнул головой Симонису.

Это золото, брошенное ему в глаза с видимым презрением, вызвало краску на лице Симониса.

— Извините, майор, — сказал он, отодвигая сверток, — я обязан служить его величеству, но без этого прибавления.

— Как это? — спросил майор.

— Если я заслужу, то он может после вознаградить меня; я не принадлежу к числу наемщиков.

Майор посмотрел на него и пожал плечами. Казалось, что это его нисколько не удивило и не тронуло, точно он привык уже к подобным сценам.

— Это на расходы в дороге, — ответил он, — не поедете же вы на свой счет!.. Спокойной ночи, — прибавил он.

Симонис взял письма и, не желая дать повода к подозрению, положил золото в карман и вышел.

Ночь по-прежнему была темная. Он вышел за ворота, и им до такой степени овладела мучительная неуверенность, отвращение и тоска, что, сделав несколько шагов, он подумал: не лучше ли ему, собрав свои пожитки, вернуться в Берн и искать там счастья в труде? Только одно воспоминание о прелестной Пепите удерживало его. Сблизившись с ней, он чувствовал себя облагороженным, и ему не хотелось больше возвращаться к тем грязным интригам, которые оподляли его и к которым он теперь чувствовал большое отвращение. Но как было вырваться из тех сетей, в которых он запутался по собственной вине!

Он уже приближался к городу, как вдруг услышал чье-то пение и почти испугался, узнав в поющем Масловского. Этот последний притворился удивленным.

— Это уж совсем непонятно, — воскликнул он, — что мы беспрестанно встречаемся друг с другом! Верить ли своим глазам? Ведь я вас проводил до дома и вы хотели спать? Какая же судьба занесла вас сюда? Можно подумать, что вы ходили пожелать спокойной ночи прусскому королю?

— А вы" здесь что делаете? — в свою очередь спросил Симонис.

— Я? Да ведь вы знаете, что у меня нет никаких специальных занятий и поэтому бродяжничаю! — расхохотался Масловский. — Слежу за пруссаками. Однако вы знаете, что это далеко не глупый народ. Какая у них дисциплина и порядок… Но, скажите, откуда вас Бог несет?

Не желая проговориться, Симонис должен был подумать, что ответить.

— Признаться, — шепнул он, — маленькая интрижка.

— Здесь? За городом?.. Разве с какой-нибудь коровницей?.. Здесь лучшего ничего не найдете, и странно, что это вы мне рассказываете? Гм!..

— Думайте, как хотите… — сказал Симонис, помолчав.

— Однако, примите мой совет, — прибавил Масловский, — я лучше вас знаю Дрезден и поэтому думаю, что не вполне безопасно так близко от короля назначать свидание. Фридрих подозрителен, и расстрелять человека для него ровно ничего не значит.

Ночная встреча с Масловским, который снова проводил его до самого дома, окончательно разбила несчастного Симониса; попрощавшись с навязчивым поляком, он молча отправился в свою комнату на третьем этаже. Письма Вегенгейма жгли его руки, и от беспокойства он не мог заснуть. Дождавшись рассвета, он побежал во дворец. Весь двор был еще у заутрени, а потому он спрятался в квартире Шперкена, в которой и ожидал баронессу; с ней ему; непременно нужно было повидаться. Паж доложил ей о Симонисе, и через полчаса красавица фрейлина явилась к нему прямо из церкви, даже не переодевшись. Заметив его изменившееся лицо, не обещавшее ничего хорошего, она подошла к нему.

— Что с вами? — спросила она.

— Рассудите сами, — ответил он. — Вчера, прямо отсюда, я отправился к баронессе, которая сказала мне, что я немедленно должен отправиться к майору Вегенгейму. Поздно ночью я вынужден был идти во дворец Мошинских, там мне приказали отправиться с письмами в лагерь под Пирну и выведать все, что там делается.

Пепита слушала с живым участием.

— Ах, баронесса, — воскликнул Симонис, — в настоящую минуту нет человека несчастнее меня! Если б не вы, я бежал бы отсюда. Поймите мое положение. Что мне делать? Вам я не могу изменить, а изменить тем — значит умереть; но дело не в смерти; я боюсь унижения и подлости, и с тех пор, как я сблизился с вами, я не могу так поступать: это сверх моих сил. Я сам для себя противен!

Пепита молча протянула ему руку и покраснела.

— Я хочу вам служить; никому и ничего не должен и ничем не связан относительно короля. Но служить при таких обстоятельствах, нет, я не в силах.

Симонис закрыл лицо руками.

— Что мне делать и как поступить? — прибавил он.

Пепита призадумалась.

— Я понимаю, — тихо сказала она, — что всякое самопожертвование имеет свои границы и что честью нельзя жертвовать…

— Но научите меня, как мне спастись? Баронесса прошлась по комнате.

— Ответить на ваш вопрос — вещь очень трудная: я еще слишком неопытна, чтобы вам советовать в подобном случае. Вы нам нужны. А потому, вместо того, чтобы идти в Пирну, я советую вам спрятаться здесь; вы пригодитесь нам. А если вы отправитесь в лагерь и останетесь там, то это сочтут за арест; значит, тоже недурно. Ведь король и пруссаки долго не останутся здесь.

Из слов Пепиты можно было понять, что она сама не знает, что посоветовать и как поступить. На ее лице рисовалось только раздражение, потому что то орудие, на которое она так рассчитывала, выскальзывало у нее из рук.

Подумав немного, она пошла к дверям и, взявшись уже за ручку, почти не смотря на Симониса, быстро сказала: