Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий

Они игнорировали протесты и оскорбления, которыми их осыпали; они цинично шли своей дорогой, но это бесстыдство вырождало их самих морально. Масса уже тем превосходила верхние слои, что она часто выступала на защиту своих прав, пешком и с черствыми сухарями, в то время, как высшие паны пировали в знак пренебрежения к большинству.

Царствование Яна Казимира было критическим моментом: в обоих лагерях развивалась распущенность; шляхта подняла голову, подсчитала свои силы, начала роптать, почувствовала себя силой, но, как всякая человеческая масса, она подчинялась тем, кто ей навязал себя в вожди и колебалась постоянно под влиянием веяний минуты.

Несколько вождей двигали областями, призывали к оружию и перебрасывали массы, как игорный мяч.

Если бы кто-нибудь увидел Варшаву в те времена, между сей^-мами предварительным и избирательным, блестящую, веселую, шумливую, изящную, болтающую по-французски и наводненную такими щегольскими свитами при панах, что их не стыдились даже перед иностранцами, кортежи, сопровождавшие воевод, каштелянов, епископов, — челядь в роскошных цветных ливреях с золотыми галунами, дам с прическами, в кружевах, атласе, подкрашенных, надушенных, называющих себя именами, взятыми из мифологии или из французских романов; — если бы к этому еще кто-нибудь подслушал жаргон салонов, в которых редко слышался польский язык, тот должен бы был, не колеблясь, заключить, что паны, их могущество, влияние, сила, воля, исключительно определяли всю будущность страны.

Все эти мужчины и дамы до такой степени угодничали перед иностранными государствами, перед королем Франции, императором и князьями Священной И inepi л, перед всеми вообще, кто разбрасывал или сулил деньги, что нельзя было не думать, что предстоящие выборы пройдут согласно воле иностранных держав.

Франция, особенно со времени Марии-Луизы, была в тесных сношениях с Польшей и, так как она хотела подчинить себе Польшу в качестве союзницы против Священной Римской Империи, то ясно было, что Ян Казимир должен был уступить престол никому иному, как французскому герцогу Кондэ…

И все это было так устроено, так рассчитано, так проводилось всевластным примасом, что паны как будто не могли сопротивляться. Будущий король уже имел здесь чуть ли не свой двор: француженок — воспитанниц покойной королевы, их мужей — блестящих молодых людей, получивших свое образование в Париже… Все это были уже готовые орудия, пружины, помощники и слуги.

Вся эта кампания была совершенно явной, и веселые лица француженок убеждали остальных участников кампании, что успех обеспечен…

Для того кокетливого, элегантного мирка, который подражал Марии-Луизе и хотел владеть мужской половиной так, как она правила Яном Казимиром, — идеалом был Кондэ, рыцарь, красавец, воспитанник самого блестящего двора в Европе, то есть французского… С ним должна была начаться здесь новая жизнь, и в этой новой атмосфере прекрасные воспитанницы королевы, считавшие себя самих полукоролевами, надеялись блистать и властвовать…

Во главе этих красавиц, заранее торжествовавших, стояла прежде любимая Марией-Луизой, чуть не усыновленная ею Мария де ла Гранж д'Аркиан, вдова графа Замойского, а ныне жена Яна Собесского, гетмана, который вместе с примасом, проводил кандидатуру Кондэ.

Жена гетмана была самой яркой звездой на этом полуфранцузском небе, так как она выделялась своей необыкновенной красотой и умела ей пользоваться…

Муж, поклонник женской красоты, был ее рабом. Его преклонение перед женой приводилось в обществе, как пример образцовой любви…

Рядом с ней было много других красавиц, кокетливых личик и… флирт царил широко и свободно; но это никому не вредило, так как все это прикрывалось весьма изысканными и изящными манерами вельможных пани.

В мире этих дам: Собесской, Радзивиллов, Потоцких, Любо-мирских, Пацев, ни один день не проходил без развлечений, и веселье было доминирующим тоном…

И все, казалось, оправдывало такое настроение… Выборы казались лишь исполнением формальности. Приглашенный уже Кондэ должен был приехать и то^да Польша должна была стать счастливейшей страной.

До такой степени, при наблюдении издалека, исход казался верным и несомненным.

Вакансии уже раздавались заблаговременно… В Ловиче примас Пражмовский принимал ежедневно толпы гостей, которые предлагали ему свои услуги, заручаясь его благосклонностью… Но не везде было так, как в Варшаве и в Ловиче… Почти всякая область имела среди шляхты какого-либо вождя, который давал ей указания и мановением руки вел ее за собой.

В Сандомирском воеводстве, неподалеку от города Сандомира жил в маленькой родовой деревеньке мосц пан Ириней Пиотровский, герба Сас. Взглянув на него, когда он смешивался с толпою "панов братьев", никто не дал бы ломанного гроша за этого тощего, желтого, сгорбленного, одетого небрежно, почти бедно, тихого и скромно протискивающегося в толпе человека. У Пиотровского не было никакого титула; он был беден, связями не похвалялся, панских порогов не обивал… Между тем в Сандомирском воеводстве никто в общественных вопросах не выступал без Пиотровского. От этой популярности среди шляхты он не получал никакой выгоды, но он знал ей цену и не пренебрегал ею…

Один Бог ведает, что в молодые годы пана Иринея так повлияло на него; но факт, что он не мог ни видеть, ни переносить панов и магнатов, "желтобрюхих", как он называл их. Это был заклятый их враг, хотя он этой неприязни своей и не обнаруживал, нося ее за пазухой и пуская в ход лишь тогда, когда это было ему нужно.

У Пиотровского было еще одно достоинство, или, если хотите, необычайный недостаток. В ту эпоху непомерной болтливости, когда шляхта посвящала половину своей жизни риторическому спорту, Ириней не часто выступал с речами, не разыгрывал из себя Демосфена… Когда другие слишком долго и без толку болтали, он потирал свою полысевшую голову, дергал их за рукава и шептал:

— Приходите же к какому-нибудь заключению!..

Его считали опытным и хитрым, — да он и на самом деле был таков; — но и в этом он не искал себе рекламы: напротив, он выдавал себя за простака, человека с душой нараспашку.

Деревушка его, испокон веков принадлежавшая их роду, называлась Сасин-двор и стояла на Висле; в течение полутора часов, он мог на своей лошаденке добраться из дома до Сандомира. Вся его семья состояла из жены, настолько скромной женщины, что чаще всего она ходила с головой, повязанной простым платком, не тратясь на чепчики и заколки; это была трудолюбивая хозяйка, молчаливая, как муж, и у них была единственная дочурка Ягуся, которой тогда было лет пятнадцать.